Епифанов уже готовился сказать: «Ничего, дружище, не грусти. Главное, пусть скорее приезжает, и горе забудется…»

– Так, – сказал Коля, отбросив телеграмму. – Устал же я сегодня… – проговорил он, зевая, и лег на кровать. – Ты спишь, Алексей?

Епифанов закрыл глаза и промолчал, чтобы пережить про себя мучительный стыд за другого, лежавшего в двух шагах от него человека. И подумать только: он уже час страдает за незнакомую, за нелюбимую, переживая ее горе… а тот даже не подумал, что его любимая в горе! Он даже не почуял тоски и беспомощности в ее словах! И неужели он так и не пойдет сегодня на телеграф? Телеграмма шла два дня… Значит, еще три дня Лидинька будет одна, без утешения… Епифанов вскочил.

– Я иду сейчас на почту, – сказал он безразличным тоном. – Тебе не нужно ничего?

Коля обрадовался. Написал текст, подсчитал число слов, дал Епифанову деньги.

Не взглянув на друга, Епифанов вышел в темноту ночи. Шел мокрый снег, смешанный с дождем. Ветер пронизывал холодной сыростью. Епифанов крупно шагал, подняв воротник бушлата, сжимая в теплой ладони текст и деньги. Сейчас он узнает, что написал Коля, сейчас он узнает, какие слова заставят улыбнуться девушку.

На почте он забился в угол, к столу. Сырость, которой он не замечал на улице, вдруг пронизала его насквозь.

«Сейчас ехать невозможно сходи моим родителям помогут вещи не продавай при первой возможности телеграфирую целую Коля».

Да нет, это что-то не то… Не может быть, чтобы он правильно прочитал… Да та ли бумажка?.. Он тер виски, зябко поводя могучими плечами. Нет, посылать так невозможно. Быть может, она сидит в пустой квартире, плачет.

Он хотел бежать обратно – вскочил, запахнул бушлат, направился к двери. Но тут представил себе кислое лицо Коли Платта и его невозмутимый голос… Нет, он сам допишет, будь что будет!

«Не горюй, дорогая. Сейчас ехать невозможно без теплой одежды, запасись. Сходи моим родителям – помогут (он вспомнил свою мать – вот кто утешил бы лаской и добрым словом! А кто его знает, что за родители у Коли?) Вещи не продавай. (О каких вещах он волнуется? А на что же девушке купить билет, как она поедет без денег? Ну, это их дело!) Вещи лучше не продавай. Телеграфируй приезд, встретим (да, да, в крайнем случае сам поеду!) в Хабаровской конторе строительства. Нежно целую. Коля».

Он уже третий раз переписывал телеграмму, потея от усилий и от волнения.

– Не так, приятель, – раздался над ним голос. – Уж вызывать, так по форме. Напиши адрес конторы, скажи, что там помогут. Вдруг тебе не удастся встретить?

Епифанов подскочил. Уполномоченный НКВД Андронников ласково улыбался прищуренными глазами и протирал платком запотевшие очки.

Епифанов чувствовал себя вором, пойманным на месте преступления. Конечно, он мог ни в чем не признаваться, выдать телеграмму за свою… Но раз уже попался, будь честен, говори правду.

– Дело в том, товарищ Андронников, что это не моя телеграмма. Я ее немного исправил. Это приятеля… невеста… у девочки умерла мать.

Андронников все улыбался, разглядывая Епифанова. Он взял оба текста, сверил их, одобрительно кивнул головой.

– Правильно исправил. Немного, но правильно. Так уже добавь заодно и адрес, а то вдруг она приедет и растеряется? И приятелю скажи – пусть вызывает не сомневаясь. Проживет дивчина и не растает, верно?

– Верно, товарищ Андронников, – радостно отчеканил Епифанов. – Не дадим растаять. Поможем.

Андронников спросил:

– Чья невеста?

– Николая Платта. Механика.

– А ты ее знаешь?

– Нет, товарищ Андронников, не знаю.

Андронников поглядел еще пристальнее, и улыбка его стала еще мягче.

– Пусть едет, – сказал он. – Пока семейное дело не налажено, какой же у нас город?

– Так точно, товарищ Андронников, семейное дело сейчас самое важное.

Андронникова позвали к прямому проводу. Епифанов в четвертый раз переписал телеграмму, дождался Андронникова и протянул ему телеграмму, как соучастнику.

– Поглядите, товарищ Андронников, все ли в порядке.

Андронников посмотрел и одобрил.

– Как думаете, скандала не выйдет?

– Не выйдет. Приедет – разберутся. А не разберутся, мало ли здесь женихов ходит!

Так и пошла телеграмма с подписью Коли, с текстом Епифанова и Андронникова к неизвестной белокурой Лидиньке, которая ждет в пустой квартире и плачет.

Коля Платт попросил квитанцию, удивился:

– Там же двадцать слов было, откуда же сорок пять?

– А мне барышня велела обратный адрес приписать, – спокойно соврал Епифанов.