Все мы одиноки, и единственная связь между нами — выгода или удобство. И если бы, к примеру, я точно знал, что все останется шито-крыто, я бы своими руками — с наслаждением! — удавил бы Шарлотту. Да и она, пожалуй, сделала бы со мной то же самое…

Что нас объединяет теперь, когда близится вечер и настольная лампа освещает только пустоту стен? Разве Шарлотта способна постичь мое отчаяние? Разве чувствует ту же боль? Бывают времена, в которых друг невозможен, невозможна искренность, сама жизнь невозможна. Это времена великих поворотов или крушения цивилизации. Разве они не наступили?..

Верить — нечему. Надеяться — не на что. Что же остается? Все то же: эгоизм, эгоизм, эгоизм. Но и это не спасает: эгоизм пожирает себя собственным эгоизмом, не создавая цели…

Неблагодарность — самая характерная черта людей, которые не собираются умирать. Но и те неблагодарны, что на краю могилы. Человек глуп, и всего-то разума ему дано, чтобы он заметил свою глупость. Вместо этого он использует разум для ублажения глупости. И если иной раз нас удивляют чьи-то мысли, то вовсе не потому, что мы тотчас желаем следовать этим мыслям. Наши красивые мысли никуда не ведут и ни к чему не побуждают. Мы наслаждаемся ими как комнатными цветами интеллекта, и это доказывает, что инстинкт мышления, как и половой инстинкт, давно превращен человеком в источник развлечения…

Шарлотта отправилась с Гортензией в бунгало не ради экзотики утренних прогулок на лошадях…

Я живу с женщиной, которую ненавижу. Где моя честь? Где совесть? Но я клянусь, все цивилизоиды в Куале живут именно такой лживой и грязной жизнью…

Вечером в клинику зашел Макилви.

— Ходят слухи, что на острове Вококо погибли люди. Якобы от какой-то химии. Я полагаю, вы проведете необходимые анализы, и истина прольет свет на потемневшие мозги… Предупреждаю, как друг, вам грозят неприятности, если вы подтвердите слухи. Повсюду вы станете персоной нон грата…

Боже, как меня бесит самоуверенность и наглость таких «друзей»!

На острове действуют могущественные силы. Становиться на их пути крайне опасно. Бедняга Асирае давно подписал себе смертный приговор, и в городе гадают лишь о том, застрелят его, удавят или утопят…

Собственно, анализы уже закончены, и выводы наводят на грустные размышления. Для кого-то не существует ни чужого суверенитета, ни международного права. Однако я не такой кретин, чтобы сломя голову мчаться к адмиралу Такибае. Что на уме у этих черных обезьян, ведает лишь сам дьявол.

Конечно, я приму все меры предосторожности, чтобы в общество не просочились сведения, известные пока нам троим: мне и моим ассистентам Маи Тао и Уоки.

Жители Угимбы погибли от отравляющих веществ, подобных тем, что находятся на вооружении армии США. ОВ мог занести ветер с Пальмовых островов, которые Такибае сдал в аренду подставной компании по переработке копры. Уж мне-то во всяком случае известно, что под вывеской компании скрываются люди из Пентагона…

Жить, поминутно ощущая, что ты лишь мокрица под чужим каблуком, — можно ли вынести это?..

Капитан Грей предупредил меня, что несет за м-ра Кордову полную ответственность и скорее пожертвует головой далай-ламы, чем своей собственной.

— Я плохо понимаю иносказания, капитан. Валяйте напрямик!

— Пока мы не придем в Куале, вам и вашим спутникам не следует ошиваться на палубе. Ваше дело жрать, спать и играть в покер…

Каюта была шикарной. Деревянная мебель, хлопчатобумажное постельное белье. Свой туалет, своя душевая, два огромных иллюминатора. При необходимости тут можно было бы прожить месяц, не то что два дня.

Я объяснил Око-Омо и Игнасио, что мы пользуемся любезностью хозяина яхты, но по некоторым соображениям нам запрещено выходить на палубу.

Око-Омо пожал плечами и уткнулся в книгу, а Игнасио попросил стюарда раздобыть гитару.

Гитара была принесена, превосходный инструмент, инкрустированный серебром и перламутром, и мы долго наслаждались игрой и пением Игнасио.

Уже в сумерках к нам постучал капитан Грей.

— Мистер Фромм, мне велено проводить вас к хозяину!..

Мы вышли на палубу. Дул свежий ветер, яхта медленно скользила по черно-зеленым волнам. На фоне лунного, светло-серого неба темнели горные хребты.

М-р Кордова в голубом спортивном трико, подчеркивавшем линии его крепкого, мускулистого тела, ходил по каюте, опустив голову и заложив руки за спину.

Каюта поражала роскошью. Стены обиты шелком с изображениями гейш, под потолком — хрустальная люстра в виде медузы. Был здесь и камин, украшенный мрамором и бронзой. По бокам от него теснились телефоны, компьютер, печатающие аппараты и экраны телевизоров.

Блеснули глаза, усы искривились двусмысленной улыбкой.

— Садитесь, мистер Фромм, — сказал Кордова и сам сел в глубокое кресло. — Коньяк, виски, сухой мартини?