Полицейский тоже не оценил ее стараний.

— Вы не помните, на какой машине они уехали? — спросил он.

— Светлая, среднего размера, — твердо ответила она.

— Это все?

— Я не особо обращаю внимание на машины.

Никто не сказал, что на эту ей следовало бы обратить внимание. Но все об этом подумали.

Я прочистил горло и несмело обратился к полицейскому:

— Я не знаю, пригодится ли это, и, конечно, вы можете и своего человека для этого позвать, и все такое, но у меня тут в машине камера, если вам, конечно, нужны фотографии всего этого.

Он поднял голову и сказал “да”. Потому я принес обе камеры и сделал две серии снимков — цветные и черно-белые, с крупным планом избитого лица и широкоугольные снимки комнаты. Мать Стива безропотно терпела вспышки, и съемка не заняла много времени.

— Вы профессиональный фотограф, сэр? — спросил полицейский.

Я покачал головой:

— Просто у меня большая практика.

Он сказал, куда отослать готовые фотографии. Тут приехал доктор.

— Не уходи пока, — сказал мне Стив. Я увидел в его напряженном лице отчаяние и остался с ним, пока не закончилась вся последовавшая суматоха. Я сидел на лестнице, за дверями гостиной.

— Не знаю, что делать, — сказал он, садясь рядом со мной. — Я в таком виде не могу водить машину, а мне нужно поехать и посмотреть, чтобы с ней все было в порядке. Они заберут ее в больницу на ночь. Может, я поймаю такси?..

Вообще-то он не просил, но этот вопрос сам по себе был просьбой. Я сдержал вздох и предложил помочь. Он благодарил меня так, словно я бросил ему спасательный круг.

В конце концов я остался с ним на ночь, поскольку, когда мы вернулись из больницы, у него был такой измученный вид, что я не мог просто так уехать и бросить его одного. Я приготовил пару омлетов, потому что к тому времени — а было уже десять — мы умирали с голоду, ведь оба не ели с самого завтрака. Потом я немного прибрался.

Он сидел на краю софы, бледный, измученный, не обращая внимания на свой болезненный перелоем. Возможно, он почти и не чувствовал боли, хотя его лицо было полно страдания. Говорил он только о матери.

— Я убью этих ублюдков, — сказал он.

“Смело, но глупо, — подумал я. — Как обычно. Судя по положению вещей, если Стивен со своим весом в девять стонов семь кило встретится с этими двумя ублюдками, то, скорее, это они его убьют”.

Я начал с дальнего угла комнаты, собрал кучу журналов, газет и старых писем, а также поднял дно и крышку от коробки в десять на восемь дюймов, в которой когда-то лежала фотобумага. Старая подружка.

— Что мне со всем этим делать? — спросил я Стива.

— Да просто сложи где-нибудь, — неопределенно сказал он. — Тут кое-что полетело с полки над телевизором.

Деревянная журнальная полка валялась на боку на ковре, пустая.

— А это папина мусорная коробка, вон та, оранжевая, потрепанная. Он держал ее на полке вместе с бумагами. Никогда ничего из нее не выкидывал, просто складывал сюда неудачные снимки, год за годом. Просто смешно. — Он зевнул. — Ты не особо старайся. Мамина соседка приберется.

Я поднял кучку какого-то хлама: прозрачный кусочек пленки шириной дюйма в три и длиной около восьми, несколько лент 35-миллиметровых цветных негативов, проявленных, но пустых, и довольно хорошую фотографию миссис Миллес с пятнами реактива на волосах и шее.

— Это, наверное, было в папиной мусорной коробке, — сказал, зевая,Стив. — Можешь выбросить.

Я сложил все в мусорную корзину и добавил туда же почти черную черно-белую фотографию, разорванную пополам, и несколько цветных негативов в кляксах фиксажа.

— Он хранил их, чтобы не забывать о своих ошибках, — сказал Стив. — Просто невозможно представить, что он больше не вернется...

В бумажной папке была еще одна очень темная фотография, на которой был изображен какой-то человек за столом. Фигура была в тени.

— Тебе она нужна? — спросил я.

Он покачал головой.

— Это все папин хлам.

Я снова положил на журнальную полку женские журналы и поставил несколько деревянных безделушек, сложил письма в кучу на столе. На полу в одной куче валялись обрывки китайских орнаментов для вышивки, обломки старательно разломанной коробки с рукоделием на тонких ножках-подставках, маленькое бюро, перевернутое набок, из ящиков которого при падении водопадом хлынула писчая бумага. Казалось, что весь этот погром был учинен только для вящего шума и устрашения — как и те крики, то избиение, о котором рассказала миссис Миллес.Они устроили этот дикий погром, чтобы запугать ее, но, когда не вышло, они стали ее избивать.

Я снова поставил бюро и засунул в него большую часть бумаги, собрал в кучу разбросанные узоры для гобелена, несколько десятков мотков пряжи. Стало наконец видно ковер.

— Ублюдки, — сказал Стив. — Ненавижу. Всех убью.

— Почему они решили, что у твоей матери есть сейф?

— Кто их знает. Может, они просто грабят только что овдовевших женщин, а про сейф кричат на всякий случай? Я имею в виду, что, если бы у нее был сейф, она сказала бы им, где он, разве не так? Сначала отец погиб, потом вчера, пока мы были на похоронах, был взлом. Такое потрясение. Она сказала бы им. Я знаю, что она сказала бы.