Все происходило совсем не так, как я себе представляла. Мне-то мерещилось что-то вроде общего собрания, чуть ли не групповое камлание за круглым столом. На повестке дня прием нового члена в тайную организацию; метание жребия, строгое собеседование со старейшинами, закрытое голосование, общее решение, присяга и прочая масонская суета.

Ага, как же.

На самом деле, наша компания из трех человек оказалась самой многочисленной. Сюда приходили поодиночке, многие так же и рассаживались; лишь изредка кто-то вставал, ненадолго задерживался у соседнего столика и почти сразу же возвращался на место. Со стороны можно было подумать, что все присутствующие забыли дома спички и зажигалки и теперь друг у дружки одалживаются.

Все вели себя так, словно бы зашли сюда случайно, изнывая от субботней скуки. Делали заказы, вертели в руках сигареты, неторопливо цедили напитки; некоторые принялись ужинать. Толстяк в дальнем углу читал книгу и, кажется, за весь вечер ни разу от нее не оторвался, даже ел, не глядя в тарелку. Блондинка с длинной косой подсела к загорелому жилистому старичку, тот извлек из портфеля карманные нарды, и они принялись играть, не обращая решительно никакого внимания на окружающих. Ослепительно красивый юноша-азиат, с раскосыми и жадными, как положено, очами, хмурясь, листал глянцевый журнал; время от времени делал на полях какие-то пометки. Не то выпускающий редактор номера, не то просто очень внимательный читатель, поди разбери.

Несколько человек все же подошли к нам – не все сразу, понятно, а по одному, с большими интервалами, – коротко поздоровались с моими опекунами, одарили меня скупыми, но вполне приветливыми улыбками. Имя не спрашивали, да и сами не представлялись – за одним исключением. Кудрявая, худая, как подросток, брюнетка положила на стол возле моей чашки белую гвоздику с коротким стеблем, шепнула: “Меня зовут Ляля, зимой я молчунья, но как-нибудь, ближе к лету, непременно поболтаем”, – и тут же удалилась в другой конец зала. Прочие разглядывали меня издалека – неназойливо, вполне доброжелательно и без особого любопытства, как новую деталь интерьера, приятную, но вряд ли судьбоносную перемену.

В другое время, в другом месте я была бы разочарована, даже обижена: как же, обещали отвести в чудесное место, перезнакомить с волшебными какими-то людьми, а тут скукота, хуже, чем в Маринкином кафе по понедельникам, да и “волшебные люди” кажутся обычными московскими обывателями, сидят вон, жуют помаленьку и не то что на меня, друг на друга внимания не обращают.

И – ничего не происходит .

Но я, напротив, наслаждалась удивительной атмосферой этого разобщенного собрания. Исподволь разглядывала ничем, на первый взгляд, не примечательные, но исполненные обаяния лица. Любовалась сдержанной пластикой жестов. Жадно вдыхала теплый воздух, пропахший кофейными зернами, специями и дорогим табаком, а выдыхала медленно, неохотно, словно бы надеялась, что настроение заразно и передается, как грипп, воздушно-капельным путем.

Настроение, да – вот чем приворожило меня это место. Тут царили мифические покой и воля , в концентрированном виде, без примесей. Я расслабилась настолько, что рта не открывала, хотя обычно, познакомившись с новым человеком, трещу без умолку.

Мой персональный Иерофант тоже помалкивал; нескольких вновь прибывших он удостоил кратким визитом, прочих – молчаливым кивком. По собственной инициативе заказал мне чизкейк с малиновым соусом. Пару раз прикоснулся к моей руке, словно бы подавая знак: все очень, очень хорошо. Это я, впрочем, и без него прекрасно понимала. Вернее, не понимала я ничегошеньки, зато чувствовала всем телом – изумительное ощущение.

Когда чизкейк был практически побежден, Капитолина Аркадьевна вдруг встрепенулась и принялась шепотом рассказывать мне о присутствующих.

– Витя, Виктор Сергеевич, который толстяк с книжкой – один из самых опытных. Лет десять, говорят, чужие судьбы таскает, с тех пор, как съездил в командировку в Ирак и нарвался там на какого-то местного чудо-дервиша. Тот его всему и обучил. Витя понять ничего не успел, как стал накхом . Как я понимаю, был прежде простой, хороший мужик, реалист, без особых претензий и фантазий – и на тебе. Теперь чуть ли не старейший московский практик и единственный среди нас теоретик. Исследует сей психофизический феномен изнутри, как он сам выражается… Правда, с большими перерывами на семейную жизнь. Мы-то все монашествуем, иначе не выходит, а у него жена, сын, две дочки, и ничего, на все его хватает – удивительный случай… А вот Юрка Ли, кореец, будешь смеяться, мой учитель. Выглядит очень молодо, правда? На самом деле, ему под сорок, и добрая половина присутствующих обязана ему своими умениями. Так уж ему везет, куда бы ни сунулся, вечно на новичков нарывается. Говорит, уже так привык учительствовать, хоть спец-ПТУ открывай для подрастающей смены… А Лялечка, которая подарила тебе гвоздику, моя девочка. “Моя” – в том смысле, что я ее нашла и всему научила. Приметила в троллейбусе. Несколько остановок промучилась, придумывая, как бы завязать разговор, и тут она сама спросила: “Вы что-то хотите мне сказать?” Очень талантливая девочка. Чужие мысли – не все, конечно, а лишь самые “громкие”, так, что ли? – еще до встречи со мной читала, как газету. Скорбный, по правде сказать, дар. Со своими-то думами не всякий справляется, а уж чужие… Зато ей потом очень легко было. Я имею в виду, учиться. И о ерунде не беспокоилась, с самого начала.

– О какой именно ерунде? – спрашиваю осторожно. – Ерунды – ее ведь много, разной.

– О той ерунде, которую из доброй половины новичков палкой не выколотишь. Вопрос вопросов: имеем ли мы право снимать сливки с чужих судеб?.. Ты-то, кстати, не терзаешься?

– Немножко, – признаюсь. – Одного мальчика было очень жалко: такая хорошая жизнь, и, считай, почти ничего не почувствует – зачем тогда все?.. Но это не очень мешает. Гуд… Максим с самого начала одну правильную подсказку мне дал. Напомнил: все равно ведь люди прилагают массу усилий, чтобы притупить остроту собственного восприятия. Стремятся ощущать как можно меньше. Очень стараются. Я все взвесила, припомнила своих родителей, знакомых, клиентов и была вынуждена согласиться. Чего там, я и сама этим грешу. Могу сутками напролет в компьютерные игрушки долбиться, лишь бы душевная мука оставалась сугубо умственной проблемой. А если так, почему бы не взять то, что все равно никому не нужно?.. Другое дело, я пока не уверена, что это нужно мне. Но и в обратном я уже не уверена. Поэтому, пусть все идет, как идет, а там поглядим.

– Правильный подход, – кивает Капа. – Даже удивительно слышать такие речи.

– Да нет, – говорю, – ничего удивительного. Просто я профессиональная фаталистка. Так заигралась в гадалку, что теперь думаю, как гадалка, чувствую, как гадалка и веду себя соответственно…

Великанша качает головой – не то одобрительно, не то насмешливо, кто ее разберет. И продолжает.

– Девочка с косой – Мила, Милана. Югославка. Приехала в Москву работать в какой-то фирме, месяца три назад. Сама нас нашла; как – не знаю, не расспрашивала. И никто, кажется, не расспрашивал. Может быть, чутье, а может быть, еще дома адресок раздобыла. Ее дело. Важно, что нашла. Теперь ни одной субботы не пропускает: они с Данилычем как впервые увиделись, переглянулись, да и засели в нарды играть. Кажется, только за этим сюда и ходят… Илья Данилович, к слову сказать, тоже Юркин ученик. Тот его у себя во дворе приметил, среди играющих пенсионеров. Пару недель кругами ходил, не знал, на какой гнилой козе к старику подъехать. В итоге, в нарды играть выучился – специально, чтобы Данилыча как-то заинтересовать. И так бывает, да… Дама в зеленой кофточке – Алена Геннадьевна, вроде бы, японский где-то преподает. Тихоня, очень скрытная, сюда заходит редко. Даже я о ней ничего толком не знаю: кто ее выучил, как к нам попала? Но раньше меня, это факт. Блондин кудрявый в дальнем углу – Олег, Подземный Житель. Охотится исключительно в метро. Там, говорит, жалобщики и страдальцы табунами бегают. Теоретически, оно так, но я под землей не люблю почему-то в чужую жизнь с головой нырять. И, кажется, никто не любит, кроме Олега.