Золото на бледном сером фоне. Остатки жизни среди мертвого пространства, последний яркий и все еще живой цвет, выделяющийся на фоне вымершего леса и темной воды.

Казалось, что эта картина отражает ту самую свободу, которую только что обрела Ивешка. У него не было никаких сомнений, чтобы воспользоваться колдовством, но оставалось лишь маленькое удивление, что ветер отказывался слушаться и не выдерживал одного направления. Но здесь он успокаивал себя тем, что несмотря на то, что здесь действовало так много желаний, каждое из которых направляло в разные стороны, в итоге он все равно мог двигать лодку вперед.

Но по какой-то странной причине он продолжал видеть желтые листья уносимые течением, и раздумывал о том, что все-таки следовало быть поумнее, чем он был, потому что ему следовало бы понимать такие вещи и не ошибаться в самых простых ситуациях.

Теперь они уплывали все дальше и дальше от Киева, удаляясь от мечты, которой так грезил Петр. Но мало того — он чувствовал себя виновным в этом.

И боялся.

Петр всегда недолюбливал лодки. Он понял это с самого первого раза, как только палуба начала крениться под ним, а лодка при этом набирала скорость. Когда нос лодки начал раскачиваться то вверх, то вниз, а палуба уходила из под ног, он вцепился в поручни, едва не прижимаясь к ним, и думал, что лодка готова вот-вот перевернуться.

Все, что окружало его сейчас, уже не вызывало удивления: и то, что Ууламетс стоял на корме рядом со своей дочерью-призраком, и то что ветер дул без изменений, и то что с ивешкиных деревьев падали в реку листья, и даже то, что водяной мог быть здесь, совсем рядом с лодкой. Что еще можно было ожидать здесь? Колдуны делали все, что хотели в этих лесах, колдуны вовлекли его в свои дела, а рука продолжала беспокоить его. И первый раз в своей жизни Петр Кочевиков почувствовал себя абсолютно несчастным.

Как ни странно, но утонуть в реке не казалось ему самым худшим из того, что могло случиться с ним. Ему был не страшен даже водяной, который мог поджидать внизу, чтобы запустить в него свои маленькие черные лапы. Ничто из этого не было столь ужасным, как это ощущение, охватившее всю глубину груди: он не мог переносить ритмичное движение лодки до такой степени, что в один прекрасный момент он мог просто свалиться с палубы…

Разумеется, колдуны могли без всякого труда передвигаться по лодке, даже не покачнувшись и, конечно, ощущали обычную легкость внутри. Ведь они могли в конце концов просто пожелать никогда не падать за борт.

Но он знал, что Ууламетс хочет утопить его. И он не собирался вставать, во всяком случае не больше, чем собирался бы опустить свою голову за борт, где водяной мог схватить ее.

— Может быть, ты хочешь есть? — спросил его Саша, глядя в темную воду.

Нет. Уж чего-чего, а есть он не хотел вполне определенно.

Саша встал и пошатываясь прошел на корму, придерживаясь за веревки и едва не падая на последних шагах, в то время как Петр наблюдал за ним, по-прежнему вцепившись в поручни. Можно было предположить, что Саша проделал этот нелегкий путь на корму с одной единственной целью: поговорить со стариком… об ужине.

Или о том, чтобы сделать остановку. Петр вполне искренне надеялся на это.

И ему даже показалось, что Ууламетс начал разговаривать с мальчиком: он не мог точно видеть этого со своего места, если бы даже и нагнулся. Но вот Саша заковылял назад, теперь к низкой палубной надстройке, где они хранили свои припасы, а затем проделал рискованный путь назад, к Ууламетсу и его дочери, держа в руках еду и питье. Наконец он оставил их и пошел, спотыкаясь и подвергаясь все той же опасности, но теперь уже на нос лодки, по-прежнему держа в руках кувшин и еду.

Петр подхватил его и с трудом усадил рядом с собой на дощатую палубу.

— Мы остановимся перед наступлением темноты, — сказал Саша.

Слава Богу, подумал Петр.

Саша протянул ему принесенный кувшин и сушеные ягоды.

Но сейчас он не хотел даже этого.

Нет, ради Бога, только не это.

Неожиданно лодка сильно закачалась. Саша ухватился за ногу Петра и успел подхватить кувшин, прежде, чем он мог соскользнуть с палубы.

У него еще хватало безрассудства усмехнуться.

Петр нахмурился, сжал зубы и еще сильнее вцепился в поручни. Ветер усилился, посвистывая меж натянутых снастей и заставляя скрипеть и трещать все деревянные части старой посудины. Водяные брызги поднимались вверх, образуя легкую мглу, которая сверкающим блеском покрывала поручни и приятно холодила одну сторону его лица. Так продолжалось некоторое время, пока солнце не начало опускаться, превращая водяную пыль в золотистое облако… пока с ужасающим треском парус не порвался пополам, и палуба заходила ходуном, а канат лопнул как простая бечевка, и его концы просвистел над их головами.