Сосед кивнул с явным облегчением. Видимо — проблема жилья его особенно беспокоила.

— В тягость не буду, — сказал Александр Белоспицын, отхлебывая остывший чай, — я... тихий.

— Стихи писал, на луну глядел?

Сосед мигом подобрался, глянул подозрительно:

— А ты откуда знаешь?

— Со временем, Саня, начинаешь понимать, что люди все одинаковы. Пусть даже некоторые и мнят себя личностями.

— Так то люди... — молвил Белоспицын и тем заронил в комнате буйно заколосившееся напряженное молчание.

А все же тьма могла быть холодной и колючей. Она могла быть и цветной — полной красной изматывающей боли, что обвивала тело, как рубиновая змея, у которой каждая чешуйка заканчивалась изогнутым шипом с капелькой разрушающего клетки яда. И змея эта содрогалась, и пульсировала, и сжимала каждый раз новый участок оплетенного ею тела.

Три дня и три ночи провел брат Рамена в этом черно-красном аду. Последнее воспоминание, за которое он все время цеплялся, — голова куклы. Лысая, ободранная, словно покрытая стригущим лишаем голова с небесно-голубыми глазами. Она напоминала ему самого себя — такое же измученное, битое судьбой подобие человека.

Его ведь ударили ножом! Собственная жертва ударила ножом, подловив на дешевый, наверняка подсмотренный в фильмах трюк. Кролик показал когти.

Рамена думал, что умрет, и может — тогда этот горячечный океан сменится покойной черной прохладой. И он ждал этого, он так надеялся, что змея распустит свои объятия или хотя бы вцепится ему в глотку своим изогнутым ядовитым зубом.

На третий день он почувствовал, что больше не один в этой болезненной бездне. Черное пятно колыхалось неподалеку под невидимым и неощутимым неистовым вихрем. Он кого-то напоминал, этот сгусток тьмы. Багровые глаза блекли на фоне красной пропасти, фигура потеряла всякое сходство с птицей, но суть, темная крылатая сущность — осталась. Рамена ее чувствовал, и он узнал пришельца.

— В...ворон... — изронил Дмитрий, и тьма всколыхнулась, словно кивнула головой.

Широкое темное крыло двинулось ему навстречу и застыло в приглашающем жесте. У ворона не было рук, но если бы были, то Рамена бы увидел протянутую ладонь.

— Пойдем, — сказал Ворон, и умирающий, но по-прежнему верный его слуга протянул бестелесную свою руку. Ухватился.

И тут же почувствовал, как змея расслабила свои тугие болезненные объятья, а мигом позже безжизненной шелухой спала со своей жертвы. Ворон сказал:

— Держись, — и увлек Дмитрия за собой сквозь ставшую почти родной кровоточащую вселенную.

И они летели — бестелесный темный дух и бестелесный человек. И на глазах Рамены кровавые краски стали исчезать из небосвода, а на место им приходила призрачная звенящая пустота. Пусто внизу и вверху, блеск где-то далеко впереди — как будто солнце играет на горном хрустале. Он слепил глаза, этот блеск, но и притягивал. Было очень странное ощущение, что Дмитрий находится внутри исполинского многогранного алмаза.

Рамена был рад, когда вслед за Вороном нырнул в густой, подсвеченный сине-зеленым, почти бирюзовым светом, туман. Здесь было царство пастельных цветов и клубящихся расплывчатых теней. Тени словно жили своей собственной жизнью — то подходили все ближе, так, что в какой-то момент почти можно было узнать лицо, то тут же с тихим смешком отшатывались и исчезали в тумане. Шорохи, смешки и звонкий шепот перекатывались в нем.

Рамена и Ворон спускались вниз сквозь клубящуюся мглу, и Дмитрий уже знал, что увидит под облаками. Поэтому, когда они прорвали последний облачный слой и взору их предстала удивительно близкая земля, Рамена прошептал зачарованно:

— Гнездовье...

А Ворон, казалось, молчаливо кивнул в ответ.

Широкая и бескрайняя, полная мрачноватых скал и дикой темной зелени, под низким сводом лазурных туч лежала эта земля. Тут и там из-под седых утесов вырывались пенные водопады и неслись неистовой буйной стихией вниз, к горным подножиям, где и замирали тихими стеклянистыми омутами, в которых не было дна. Ровные плеши полей приютились на крутых вспученных холмах. В иных местах горы вздымались так высоко, а туман опускался так низко, что верхушки сосен скрывались в зеленовато-голубом кружении, плыли сквозь него, как мачты неведомых кораблей.

Тут все дышало свежестью, какой-то дикой, полной сил первозданностью.

Рамена летел над диковатым ландшафтом, опускался ниже, взвивался вверх, к самым облакам, слушал их шорох и шепот. Тут и пахло по-своему — остро, свежо, непривычно. Запах влаги, хвои и чего-то еще, трудно определимого для выросшего в городе человека. Может быть, так пах туман? Зеленоватая мята, легкий холодок. Интересно, если из этих туч идет дождь, пахнет ли он мятой?

Ворон снизился и мягко приземлил Рамену на плоскую расчищенную площадку, что венчала собой вершину высокого, поросшего хвойным лесом холма. От ног Дмитрия брал разбег крутой, поросший короткой и мягкой травкой склон, а потом резко обрывался маленькой пропастью, на дне которой шумела и пенилась стремнина.