И тута я в роде как слухаю шум в сваем кормане. Дастаю запатую статуетку приглядываюс. И правда пахоже на лигужку тока у ниё типа крылыжки на спинке. Паглядел я на ниё паглядел на воду и думаю а и хрен с ним авось периплыву какнибуть. Но пришлос аставить на етом беригу валшебный даспех и новую керасу. Пояс с метчом я павесил на шею а ишшо етим поясом абвизал статуетку вашол в воду и паплыл. Носки перид етим не снял а в адин изних за сунул валшебный кинжял. Плавать я ни мостак но па сабачьи кто изнас ни умеит правда веть. В кантце кантцов до бралса до таво берига. И водитца в рике на вкус оказалас ничиво такшто я все-таки уталил сваю жажду. На том беригу астанавилса у балшой сколы где был мужык приковоный ципями. Арла и след прастыл. Правда и тчувак на сколе падох у ниво чевота в нутре рас пухло и вырвалос на ружу все вакрух заляпало. Можит рак а можит ишшо чивонибуть. Пахоже на ливер. Залатая статуетка все шибуршалас в кормане. Ващето мине было нипанятно ета я в самом дели слухал галоса или проста мерешчилос аттаво што бошкой вдарилса. Но я все-таки паднес лигужку с крылыжками к уху и ета была балшая ашипка.

— Мой мальчик! До чего же это благородный поступок — вызволить меня из адских сфер. Мне даже не верилось, что телепатия Спящей Красавицы работает между мирами или что ты сюда доберешься. Я тебя недооценивал. Мог бы, впрочем, и догадаться, что ты легко сойдешь за тень, — ты ведь у нас никогда особенно не блистал, верно? А знаешь, я готов поклясться: эти породы — метаморфические, а не вулканические… Ну что ж, мой маленький Орфей, пора выбираться отсюда, пока ты не превратился в саловаренный столп или что-нибудь в этом роде. Предлагаю…

А я думаю зашибис ета ж аффигеть можна.

Мой первый — в…

— Ну и ну! Летательный нож — шарадист! Дружок, да как тебя угораздило им завладеть? Или как его угораздило завладеть тобой? Сказать по правде, чего я на дух не переношу, так это машин, которые дерзят и перечат… МОЛЧАТЬ!!!

Кинжял взял и задкнулси. Малчид таперь втряпотчку. А ета лигужка катору я диржу возли сваиво уха болше ни залатая. Ана сидит на маем плитче и пахожа на кошака с крылыжками и голос у ниё ужастно…

— Знакомый? — гаварид. — Да, мой мальчик, ты совершенно прав.

Ну нихринаж сибе сурпризики.

Прекращенный поиск… Запах соли и ржавчины. Кругом тьма, захороненная в основании, чтобы с глаз долой. Тьма бродит через свет и тень под звуки моря…

Я медленно просыпаюсь; я все еще погружен в грубые, примитивные мысли варвара. Сюда, в просторное, но загроможденное помещение, огибая края ставней, просачивается мягкий серый свет; он очерчивает зачехленную мебель и подпитывает мое пробуждающееся сознание, словно принял его за росток, пробивающийся через липкую глину.

Меня обвивают, словно веревки, холодные белые простыни. Дремотно ворочаюсь, пытаюсь устроиться поудобнее, но ничего не выходит. Я связан, я в ловушке, меня вмиг затопляет парализующий страх, и вдруг сна ни в одном глазу. Замерзший, в поту, сажусь в постели, вытираю лицо и озираюсь в сумраке и покое.

Открываю ставни. Тридцатью футами ниже море бьется о камни. Оставляю нараспашку дверь в ванную, чтобы, моясь, слышать этот неторопливый рокот.

Я завтракаю в скромном баре. Официанты длинными белыми тряпками протирают ближайшие столы. В воздухе кричат и барражируют чайки. В ту сторону выходят окна кухни, и птицам бросают обрезки. Мерцает белизна крыльев. Тряпки громко шлепают по столам. По пути сюда я зашел в комнату 306, посмотрел, нет ли для меня почты. Ничего. Внизу по-прежнему режут листовое железо.

Я долго пью последнюю чашку кофе.

Неспешно перехожу с одного бока моста на другой. Почти все траулеры сейчас держат по два аэростата воздушного заграждения. Некоторые аэростаты, похоже, заякорены прямо на морском дне. Там, где тросы встречаются с водой, на волнах покачиваются оранжевые буйки.

На ленч я взял сандвич и бумажный стаканчик чая и устроился на скамье с видом вверх по течению. Погода меняется, свежеет, небо постепенно затягивается тучами. Когда меня сюда прибило, стояла ранняя весна, а нынче лето уже почти на исходе. Мою руки в туалете на трамвайной остановке, сажусь в общий вагон и еду в ту секцию, где должна быть потерянная библиотека. Ищу и ищу. Осмотрел все встреченные шахты лифтов, но L-образной кабины и старого служителя так и не нашел. На мои вопросы все отвечают лишь равнодушными взглядами.

Поверхность моря сейчас серая, как небо. Тросы аэростатов натянуты чуть ли не до звона. Мои ноги гудят от бесчисленных ступенек. В грязное стекло верхних коридоров барабанит дождь. Сижу там, пытаюсь набраться сил.

В самом верхнем коридоре, темном и протекающем, нахожу под разбитым световым люком кучную стайку белых шариков. Они шероховатые и очень твердые на ощупь. У меня на глазах очередной мячик влетает в пробоину и падает на пол коридора. Я вытаскиваю из ниши поеденный молью стул, ставлю его под световой люк, забираюсь и просовываю голову в дырку.

Вдали виднеется рослый старик с седой шевелюрой. На нем гольфы, джемпер и кепка. Длинной тонкой битой он замахивается на что-то, лежащее у него под ногами. Ко мне по высокой дуге летит белый шарик.

— Эй, впереди! — кричит старик. Наверное, ко мне обращается. Он жестикулирует, а мячик падает возле светового люка и отскакивает. Старик снимает кепку, упирает руки в бока и глядит на меня. Я спрыгиваю со стула и нахожу винтовую лестницу наверх. Когда я появляюсь на крыше, старика и след простыл. Но зато там траулер, окруженный рабочими и чиновниками. Он лежит за поврежденной радиобашенкой, спущенные баллоны свисают с ближайших ферм. Они похожи на обломанные черные крылья. Льет дождь, дует сильный ветер. Вздуваются и блестят полы плащей и непромокаемых накидок.