— Минуту назад ты соглашался взять его, — сказала учительница.

Но как мне было объяснить ей, почему я минуту назад был согласен взять его, а теперь не согласен.

— А сейчас не согласен, — сказал я.

— Почему?

— Так, — сказал я и очень себе не понравился. Быть нелюбимым — тяжёлая штука. Я отвёл от учительницы глаза.

А по дороге, усталые, возвращались будто бы победившие семиклассники и будто бы проигравшие восьмиклассники. Все они казались какими-то тусклыми, все шли понуро, чуть ли не согнувшись вдвое. Они волокли за собой деревянные ружья. Кто-то из них наклонялся, хватал пригоршню снега и судорожно глотал его. Разговаривать им было лень. Они могли прямо сейчас повалиться, как один, на снег и заснуть.

— А вообще-то, если хотите, — сказал я, — пускай Артавазд перейдёт в мою команду.

— Так ты согласен? — сказала учительница.

Я опустил голову.

— Почему же ты теперь снова соглашаешься?

— Соглашается, и всё, — сказал Мадат.

— А тебя не спрашивают, ты молчи. Почему ты согласился?

— Согласился, потому что — что может быть легче бега?

Она посмотрела на меня грустно и задумчиво.

— Да, — сказала она едва слышно, — что может быть легче…

Ливень хлещет стремительно, ветер куда-то летит, коршун парит, семена одуванчиков носятся в воздухе, все куда-то летят, все куда-то уходят.

— Поменяйся местами с последним в той группе, Артавазд, — грустно сказала она.

От наших шагов в мягких постолах всё же происходил какой-то шум, но он так неслышно поменялся местами с последним моим номером, что я подумал — он не слышал приказа учительницы. Я повернулся, чтобы сказать ему — да, переходи ко мне, вот я дружески приглашаю тебя, а он уже стоял в моей команде.

— Первый отряд, до Тёплого ключа, к зацветшей вербе, бегом, каждый срывает веточку и возвращается. Второй отряд…

И пока она придумывала нам задание, отряд Мадата перешёл овраг и вышел на взгорок Одинокого дуба. Мои колени ударились друг о друга и задрожали. Приказала бы она нам бежать той же дорогой, в минуту бы догнали их и перегнали, в минуту…

— Второй отряд к лесопилке — бегом! Каждый приносит горсть опилок.

Я всё ещё думал о том, как мне хочется бежать к зацветшей вербе, и никак не мог переключиться и вспомнить дорогу к лесопилке.

— Повторить приказ!

Но прежде чем повторить приказ, я должен был осмыслить его. Я посмотрел на неё непонимающе, как дурак.

— Опилок? — спросил я.

— Опилок.

Я снова ничего не понял. Но я не очень был повинен в этом: неподалёку стояли наши девочки, и всё, что мы должны были принести, мы должны были принести для них. Мадатовский отряд принесёт цветущую вербу, а мы опилки?

— Опилки? — спросил я.

— Вторая группа, приготовиться! — приказала она. — До лесопилки бегом и обратно! Каждый приносит горсть опилок. Повторить приказ!

И мне показалось, нам придётся тащить обратно дубовую кору, мне показалось, мы вернёмся все исцарапанные, измученные, и раны и царапины на нашей коже будут пощипывать от залившего их пота.

— Слушаюсь! Бегом до лесопилки и бегом обратно! Разрешите выполнять приказ?

— Каждый приносит с собой горсть опилок.

— Да, — сказал я.

— Повтори.

Честно говоря, это было похоже на пытку, мне показалось — мне набивают рот опилками. И я повторил с неудовольствием:

— Каждый приносит горсть опилок.

— Вот так. Бегом марш!

Мы сорвались с места. Мы полетели. Но тут кто-то произнёс моё имя. Мне мешали бежать, мне портили удовольствие. Я повернулся к учительнице, оскорблённый, уже не только из-за опилок. Она шла мне навстречу и внимательно, как-то особенно внимательно вглядывалась в моё лицо.

— Не надо надрываться и бежать через силу, — тихо сказала она.

— Слушаюсь!

Она улыбнулась.

— Это не приказ, — тихо сказала она, — не надо надрываться, слышишь? Спокойно доберётесь до лесопилки, спокойно вернётесь. Не торопясь.

— Мадатовский отряд вон как быстро побежал.

— Они другое дело, вы другое, — сказала она. — Не торопясь.

— Слушаюсь! — Короткой дорогой, по глубокому снегу я перебежал школьный сад, перемахнул плетень и догнал свой отряд.

— Ребята… — Я хотел рассказать им, кто был генерал Мадатов и почему я решил прозвать Мадата Мадатовым, но как раз в ту минуту, когда я поравнялся с ними, Чужак вдруг рухнул на землю. Он не поскользнулся, под ногой его не было льда, просто ноги его как-то запутались, и он упал. Я хотел было рассердиться, но он виновато опустил голову и не двигался с места. — Ничего, — сказал я, — больно тебе?

— Наоборот, — засмеялись ребята.

— А ведь льда под тобой не было, и ты не поскользнулся, — сказал я.

— Не было, не поскользнулся, — тихим, каким-то муравьиным голосом сказал он.

— Не разговаривай, — сказал я, — дыши носом.

— Носом дышу, — тем же муравьиным голосом (я хочу сказать, что такими голосами, наверное, разговаривают между собой муравьи) сказал он.

— Что может быть легче бега? — сказал я.

— Я сейчас побегу, — прошептал он.

— Знаю, что побежишь, — сказал я, — только дыши носом. Если не будешь дышать носом, в горле у тебя пересохнет, а во рту станет горько.