Шелест смотрит на людей с некоторым сочувствием и снисходительностью, отчасти объясняющимися несколькими годами работы в морге. Тот, кто видел многих своих знакомых на анатомическом столе, хорошо понимает, что все человеческие проблемы и переживания обращаются в ничто после остановки сердца. Чего будут стоить волнения клерка, боящегося опоздать на работу и получить выговор от начальства, когда он, перебегая улицу, попадет под машину? Особенно для водителя машины, который с ужасом будет смотреть на вмятину на новеньком кузове?

Шелестов знает людей изнутри и снаружи и не считает нужным скрывать свое пренебрежение большинством из них. Как ни странно, у этого циника еще водятся друзья, и я принадлежу к их числу.

До встречи с Шелестом у меня был друг по имени Клермон. Парень, которому всегда и всего было мало. Он постоянно втягивал меня в разного рода приключения. То мы ввязывались в уличную драку из-за какой-то посторонней девки и ночь проводили в полицейском управлении, подсчитывая синяки и ссадины, а утром, в ожидании первого поезда «железки», ежились от холодного рассвета и соревновались, чтобы согреться, в перечислении марок вин.

То он зачитывался Камю и Сартром и начинал пичкать меня непонятной философией, а то бросал все книги в угол и заявлял, что надо часами смотреть на «Черный квадрат», чтобы понять, в чем тайна бытия. То он забирался без страховки по стене небоскреба, а потом прыгал вниз с комочком шелка за спиной, и я сидел у его кровати, слушая, как он, весь в гипсе, расписывает, как это чудесно — почувствовать себя птицей. Да много чего было, и мне всегда при наших встречах становилось немного грустно оттого, что я не понимал, чего же он ищет, и немного страшно, потому что я боялся за него.

Он погиб во время драки, но не на улице, а в спортивном зале, где проходили тренировки в секции единоборств. Какой-то ублюдок, которого он вызвал на бой, сломал ему шею, но, несмотря на массу свидетелей, это было расценено как несчастный случай. Я заходил в этот зал — у меня сложилось впечатление, что там тренируются фанатики и психопаты, организовавшие какой-то бойцовский клуб.

Я поклялся привлечь к ответственности если не того человека, который убил Клермона, так хотя бы руководителя этого «клуба». Но ничего не вышло, и мысль о том, что я недостаточно старался, предав тем самым память друга, отравляет мне жизнь до сих пор. И самое главное, что делает все воспоминания о Клермоне просто мучительными, — я не понимаю, зачем ему был нужен этот злосчастный поединок и во имя чего он погиб.

Я тяжело переживал его смерть, и именно тогда оформилась основная мысль, приведшая меня впоследствии в Орден. Если большинство людей, живя в современных квартирах и пользуясь всеми удобствами цивилизованной жизни, остаются жителями пещерного века — глупыми, недалекими, эгоистичными, а лучшие люди вроде Клермона не могут себя найти и бессмысленно погибают, — значит, со всем человечеством что-то не так. И кто-то должен все изменить. Уж не знаю, сам ли я пришел к этим идеям, или меня подтолкнул Шелест, с которым я как раз в то время познакомился. Теперь это уже неважно.

Когда уличная вечеринка, освещенная кострами, разожженными в железных бочках, пропитанная запахами бензина и сгоревших шин, украшенная потасовкой с какой-то местной бандой, разгульными песнями и несколькими ящиками пива, часть которого просто разбили о подходящие для этого головы, близилась к завершению, я пробрался к Шелесту, давно и прочно завладевшему вниманием Лели, и мы покинули место действия — пустырь в неблагополучном районе Центрально-Европейского квартала. Ушли по-английски.

— Я не понимаю, для чего понадобилось устраивать все это безобразие, — говорю я, шагая по рытвинам заброшенного пустыря.

— Для ребят разгрузка, — отвечает Шелест. — Им полезно почувствовать себя среди толпы и снять напряжение.

— Незамысловатый, я тебе скажу, способ разгрузки — выпивка и мордобой.

— Не хуже любого другого, — ухмыляется мой приятель. — Тем более освященный традицией.

— А что, тут все были ваши ребята? — спрашивает Леля.

— Наших, из Ордена, здесь было немного — человек пятнадцать, — отвечает Тихон. — Большинство остальных — это наемники, джентльмены удачи, которые нам помогают кое в чем, но в курс дела их обычно не посвящают.

— Глупый вопрос, наверное, но я все-таки спрошу, — говорит Леля. — Я так поняла, что вы все-таки не вампиры?

— Догадливая, — смеется Шелестов.

— Но тогда кто вы? И откуда такие возможности… необыкновенные?

— Мы — тайное общество, цели и задачи которого ты узнаешь, когда вступишь, — говорю я. — Тогда и ты получишь такие же возможности. Можешь, если хочешь, воображать себя вампиршей — если это не Пойдет во вред делу.

— А когда я вступлю? — спрашивает она.

— Это решит Магистр, — уклончиво отвечаю я.