Да только ли это для детей? Нет. Это - и для взрослых тоже. Поскольку знать детей, любить, воспитывать их - это дело более чем взрослое. Знать их психологию, тут же читать их лица, - да, да, я не оговорился, именно, читать лица, - способен лишь только тот человек, лишь только тот художник-поэт, который, как говорят в народе, в чем-то и сам большое дате. Обычно такие люди, оставаясь более чем серьезными, строгими, могут как-то особенно весело, легко входить в мир детей. И дети их пропускают к себе, обо всем им все рассказывают, показывают все. Водят с ними дружбу, играют, нисколько не остерегаясь при этом их очевидной взрослости.

Мне приходилось несколько раз наблюдать за Михалковым, когда он общался с детьми. Никакого ласкового, согбенного напряжения перед ними, никакого "сю-сю"… И ведь давно уже дед, а в кругу детей, в кругу октябрят, пионеров, он чувствует себя как равный среди равных - и это при своем-то длинном-предлинном росте!
– как свой среди своих чувствует. И в пряталки - свой, и в скакалки - свой, и в считалки - тоже. И тут, конечно же, все можно простить друг другу. Не только перепад в возрасте, но и невольную перепрыжку в счете. "Грузовик привез дрова - это два. А в-четвертых…" И в этой перепрыжке, в этом пропуске "в-третьих" - весь характер мальчишки-непоседы, весь портрет и все его нетерпенье обо всем сказать сразу. И не только весь его характер, но и характер самого Михалкова. Ведь, что ни говори, а дружба есть дружба. Михалков, конечно же, заметил перескок в счете, но ведь не остановил же при всех, не поправил же…

Скажут: а какое это имеет отношение к басне? А самое прямое, самое непосредственное. Мир детей и мир окружающей их живой природы очень близки друг другу. Мир детского воображения и аллегория по сути явления одного и того же корня. Отсюда и жанровое сходство. В басне, как, пожалуй, ни в каком другом жанре, и впрямь устами младенца глаголет истина. Ее иносказательность - отнюдь не синоним осторожности. Деликатности, да. Это, скорее, вопрос такта, нежели самого принципа. Басенная иносказательность - это особый вид прямоты. Причем прямоты не всегда безопасной для автора.

Басня - это дальнобойное оружие сатиры, рассчитанное не на поверхностное касание, а на всю глубину внедрения в тот или иной порок, начало которого порой обнаруживается в давно минувших временных слоях и социальных эхосах. Отсюда - и долговременность лечебного фактора басни, сила ее конкретного повседневного воздействия, сила опережающей профилактики.

Примером тому - лучшие басни того же Михалкова. Насколько они иносказательны, настолько же и прямодушны. Многие из них несмотря на давность написания нисколько не потеряли своей живости и остроты. Очень свежо и без каких-либо потерь воспринимаются такие басни, как, скажем, "Осторожные птицы" - о всякого рода перестраховщиках, "Лев и ярлык" - о неотразимом воздействии малюсенького слушка-ярлычка на большие фигуры, облеченные сильной властью, "Заяц во хмелю" - не столько о пагубном воздействии алкоголя, сколько о гипертрофированном хвастовстве по мелкости натуры и о безудержном подхалимаже по слабости характера, "Шарик-Бобик" - о тунеядстве до потери чувства собственного достоинства, "Неврученная награда" - о мелкой зависти и большом административном самоуправстве. Она настолько емкая в слове и точная в определении диагноза, эта басня, что мне хочется привести ее целиком.

Басня, как видите, короткая, но отнюдь не за счет полноты и серьезности ее содержания. Ничего существенного не упущено. Налицо предельная собранность, под стать наглядной мысли и горестной морали.

Что еще сказать о Михалкове как о поэте-басеннике? Думаю, вот еще что. Он - не только знаток и слуга этого старинного жанра, но и довольно смелый его новатор. Одним из новшеств, привнесенных Михалковым в этот давно установившийся жанр, я бы назвал, например, его отход от сугубо традиционного ряженства басенных персонажей под всевозможных зверей. Михалков нередко берет на себя смелость вести тему прямо, без всяких там зверооколичностей, без игры в зоопарк. Больше того, он иногда персонажами своих басен делает даже неодушевленные предметы, приближая таким образом басню к нашей изрядно замеханизированной современности.

("Стена и дом")

Но в этом не вся еще мораль. Мораль заключается еще и в том, что наш заускоренный век ни в коем случае не должен отменять чувства основательности и постоянства. И главным из этих чувств является постоянство и незыблемость совести человеческой, красоты его внешнего и нравственного облика. Этому и служат басни Михалкова.

Егор Исаев