Проверка проходит мимо. Подходит к Шавлинову дому.

– Закуривайте, - советует комиссар.
– Иначе задохнетесь.

Полицейский стучит в окно:

– Откройте.

Отпирает кашляющий сторож. Появление ночных визитеров нисколько его не удивляет.

– У вас есть кто?

– Виноват, не знаю.

Перед нами длинный коридор; тесный ряд дверей, будто в тюремные камеры.

Комиссар стучит в первую.

– Откройте. Полиция!

Слышится топот босых ног; дверь отворилась, выпустив теплую волну запахов. Пахнуло тряпьем, клопами, едой и какой-то гнилью - запахом нищеты.

– Войдем внутрь, - говорит комиссар.
– Имеет смысл...

Женщина в рубашке, которая отворяла дверь, не спеша надевает нижнюю юбку.

– Кто у вас тут?

– Мои дети, сударь,

– Где ваш муж?

– Я вдова.

– А в постели кто?

– Моя сестра, сударь.

– А с ней кто лежит?

– Муж ее.

– Дайте воинский документ.

Можно пока осмотреться. Идти некуда: не успеешь шагнуть, как споткнешься о кучу тряпья. Вообще кажется, что тряпье здесь - главный предмет обстановки: тряпки висят на печи и на веревках, лежат в углу и прямо перед вами... Впрочем, нет: это груда детей; из ужасной кучи грязных тряпок на вас спокойно глядят шесть пар детских глаз. Наконец женщина нашла желтый листок. Комиссар светит на него.

– Все в порядке.

Да, да... все в порядке! Значит, ступайте к другим...

Мужчина приподнялся на постели.

– Что вам нужно? Почему не даете людям спать? Чего приперлись?

Комиссар не обращает внимания.

– У вас никого нет?

– Это все наши дети, сударь, - спешит вмешаться жена.

Их тут штук восемь - лежат прямо на полу, под одним одеялом. Видны только головы, и нелегко представить себе клубок тел под ним. И потом - у этой женщины чахотка, на нее страшно смотреть!

– Оставьте нас в покое! Кто вас звал?
– злится муж.

– Да перестань, замолчи, - накидывается на него в безумной тревоге жена.
– Не слушайте его, господа: это он просто так.

Комиссар слегка ворчит; впрочем, тут почти нет подозрений.

– Это хорошие жильцы, - кашляет сторож.

И еще одни хорошие жильцы - тут же рядом. Двое стариков, куча детей на полу, лохмотья и тьма тараканов. На постели из-под перинки видны молодые, красивые женские руки, прикрытые рассыпавшимися косами.

– Кто там лежит?

– Это наша дочь.

– А с ней кто?

– Да парень ее, сударь.

– Прописан здесь?

– Да, да, сударь, уже два года.

Молодая пара в постели и не думает просыпаться: спят себе, обнявшись.

– Ребенок чей?

– Ихний.

– Что с ним?

– Не знаю. Прихворнул что-то...

В общем, все в порядке.

Следующий номер.

– Так что - тоже хорошие жильцы, - объявляет сторож.

Открывает молодой человек, очень красивый.

Комиссар просунул голову в дверь. Женщина в постели, больше ничего особенного. Молодой человек провожает удаляющийся полицейский наряд ироническим взглядом. Под таким взглядом поневоле ссутулишься.

Дальше, дальше!

Плохие жильцы. Открывает женщина. Только увидала полицейских - в слезы. Показывает длинный нож: этим, мол, ножом муж только что хотел ее зарезать; потом забрал все деньги и в трактир.

– Кто у вас тут?

– Это мои дети, сударь.

– Сколько их?

– Семеро, сударь.

И опять - вонь, тараканы, жалкие, грязные лохмотья и среди них - детские головки. Господи, сколько этих детей повсюду!

– Теперь вы кое-что увидите, - говорит комиссар и стучит в новую дверь.

Отворяет женщина, но внутрь войти нельзя.

– Сколько вас тут?

– Тринадцать, сударь. Мы двое да одиннадцать человек детей.

Представьте себе комнату в три метра шириной и пять длиной. Мерцающий свет маленькой лампы падает на кучи жалких отрепьев, которые оказываются людьми.

– Берегитесь вшей, - шепчет комиссар.

Обстановка: стул, постель и электрическая плита; стола нет. Комок подкатывает к горлу, как на похоронах. Скорей дальше!

В Шавлиновом доме еще десять семей.

Глядишь на него снаружи - черный, страшный; букет зловония; рассадник туберкулеза; склад ветоши.

И в одном этом доме - больше пятидесяти человек детей!

– Найдется ли во всей Праге трущоба хуже этой?

– В Жижкове, пожалуй, - неуверенно отвечает комиссар. На окраине Жижкова еще хуже. Пойдем в номер двести пятьдесят один.