Зайду всего на минуту. Потом заберу вещи, отправлюсь на вокзал, сяду и буду ждать поезда. Не пройдет и часа, как я поеду домой.

Но что такое мой дом?! – вскричал он почти вслух. – Зачем он мне, если в нем не найдет себе пристанища это существо, – она, и никто другой! А не она сама, так ее образ, мечта о ней, воспоминание, которое я увезу домой на своих губах и буду хранить вечно, если только поцелую ее хотя бы раз. Клянусь Богом, я так и сделаю!» С этими словами он подошел к балагану, откуда выходили довольные зрители. «Вот и хорошо, – подумал Эдвард. – Пока балаган опять не заполнится, они опустят занавес. Может, удастся недолго побыть с ней наедине».

Он отыскал задний вход и протиснулся в узкое отверстие в брезенте. В перерыве между сеансами доктор и сестра закусывали.

– Вход с другой стороны, друг, – сказал доктор. – Здесь только для прессы.

– Послушайте, – сказал Эдвард, – я хочу провести несколько минут наедине с этой девушкой.

– Да? – сказал доктор, не спуская глаз с раскрасневшегося и запинающегося Эдварда.

– Я заплачу, – сказал Эдвард.

– Шпик, из полиции, – процедила сестра.

– Слушай, приятель, – сказал доктор, – постыдился бы вязаться к нам с таким бессовестным предложением.

– Я англичанин! – вскричал Эдвард. – Как я могу служить в американской полиции, сами подумайте?!

Некоторое время сестра изучала Эдварда пристальным, опытным взглядом.

– Ладно, – сказала она наконец.

– Никаких ладно, – сказал доктор.

– Сто долларов, – сказала сестра.

– Сто долларов? – переспросил доктор. – Слушай, сынок, все мы были когда-то молоды. Может, ты и правда из газеты и хочешь встретиться с этой интересной молодой особой без свидетелей. Мы не против. Сто монет, деньги на бочку – и валяй. Времени у тебя… сколько дадим ему, сестра?..

Сестра опять уставилась на Эдварда.

– Десять минут, – сказала она.

– … десять минут, – продолжал доктор, опять обращаясь к Эдварду. – Сегодня в двенадцать, после закрытия.

– Нет, сейчас, – сказал Эдвард. – У меня поезд.

– Да? Чтобы потом какой-нибудь хмырь совал сюда нос узнать, почему мы не начинаем вовремя. Нет, сэр, увольте. В нашем деле тоже есть своя этика. Представление продолжается. Убирайся! В двенадцать. Запускай, Дейв!

Некоторое время Эдвард простоял у шатра, наблюдая, как у входа толпится народ. Когда стемнело, он ушел и сел на берегу вонючей речушки, обхватив голову руками. Время, казалось, тянется бесконечно. Под ним сочилась черная вода в обмелевшей реке. Нависшая над огромной, безжизненной равниной душная ночь обдавала его своим спертым, горячечным дыханием, вдали сверкали огни аттракционов, а у ног черной лентой по-прежнему змеилась речушка.

Наконец огни погасли. Осталось лишь несколько, да и те, словно искры на тлеющей бумаге, закатывались один за другим. Как сомнамбула, Эдвард встал и двинулся к балаганам.

Когда он вошел, доктор и сестра жадно и молча ели. В слепящем свете единственной в помещении лампы, освещавшей их землистые лица и медицинские халаты с чужого плеча, они казались похожими на восковые фигуры или на оживших мертвецов, а девушка, лежавшая в постели со здоровым румянцем на щеках и волосами, в прелестном беспорядке разбросанными по подушке, выглядела цветущим воздушным созданием, которое, будто по волшебству, попало в этот зловонный склеп и ждет теперь своего спасителя.

– Вот деньги, – сказал Эдвард. – Где я могу остаться с ней наедине?

– Откати кровать за занавес, – ответил доктор. – Мы включим радио.

Эдвард остался один с красавицей, которой предназначались его дом, его земли, вся его жизнь, он сам. Он смочил носовой платок и стер с ее губ помаду.

Он попытался освободиться от всего постороннего, чтобы в мозгу, как на фотопленке, сфотографировать мельчайший изгиб ее щек и губ, мимолетный шорох опущенных ресниц, каждый завиток неземных волос.

Вдруг, к своему ужасу, он почувствовал, что слезы затуманили его взор. Он хотел навечно запечатлеть в памяти богиню, но теперь все его существо переполнилось жалостью к живой девушке. Он нагнулся и поцеловал ее в губы.

Тем, кто целует спящих красавиц, суждено просыпаться самим – придя в себя, Эдвард отпрянул от кровати и поспешно шагнул за занавес.

– Вовремя, – одобрительно сказал доктор.

– Сколько, – сказал Эдвард, – вы хотите за эту девушку?

– Слыхала? – сказал сестре доктор. – Он хочет купить наше дело.

– Продавай, – сказала сестра.

– Тебе ведь она никогда не нравилась, верно?

– Двенадцать, – сказала сестра.

– Двенадцать тысяч долларов? – вскричал Эдвард.

– Сами разбирайтесь, – сказал доктор. Не торговаться же по такому поводу. Эдвард телеграфировал своему поверенному, чтобы тот раздобыл денег. Через два-три дня деньги пришли, и в тот же вечер Эдвард со своим необычным грузом выехал в Чикаго. Там он снял номер в отеле, чтобы она отдохнула между поездами, а сам сел писать письма. Написал и пошел вниз опустить их. У стойки администратора стояли мужчина и женщина. Вид их показался Эдварду крайне неаппетитным.