– Это еще что, – тоном бывалой путешественницы заявила мистрисс Изабель, борясь с порывами ветра, норовившими сдернуть с нее дорожный плащ. – Через неделю-другую поднимется мистраль, сильный ветер из долины Роны, и тогда все – ни один капитан без необходимости не высунется из гавани. Мистраль дует зиму напролет, и на берегах Лионского залива и итальянской Лигурии люди терпеливо сидят по домам, ожидая весны.

– А как же крестоносное воинство на Сицилии? – озадачился мессир Гисборн, вспомнив заодно о собственном давнем намерении добраться к Рождеству до Константинополя. – Им тоже придется ждать?

– Если они не хотят по собственной глупости утратить корабли – потерпят, – припечатала рыжая девица. – Говорят, Сицилия – прекрасное местечко, а Иерусалим и Гроб Господень за одну зиму никуда не денутся.

Правда в высказываниях мистрисс Уэстмор всегда щедро приправлялась неприятной резкостью. Франческо как-то растолковал попутчикам: подобный взгляд на мир именуется «цинизмом», от названия древней философической школы в Греции. Мол, те давно умершие умники тоже считали – незачем приукрашивать действительность красивыми словесами. Милорд Гисборн, выслушав, остался при прежнем мнении: девица из Бристоля от рождения страдает злоязычием и язвительностью. Исправлять ее нрав бесполезно, остается только терпеть. И посочувствовать ее возможному спутнику жизни – такая особа любого доведет до петли или бегства из дома. Единственное спасение: выдать ее замуж за глухого.

Виа Валерия, как называли этот пустующий тракт, тянулась вдоль побережья, огибая холмы и перебираясь через русла высохших речек. В незапамятные времена владычества римских легионов Валерию старательно вымостили плитами светлого известняка и ракушечника, как можно плотнее пригнав их друг к другу. Доказательством того, что некогда здесь проходил оживленный торговый путь, служили две извивающиеся глубокие выбоины, оставленные множеством проехавших здесь колес. Теперь упорная растительность прокладывала себе дорогу, пробиваясь в щели и трещины. Гладкие плиты покрылись выбоинами, где стояла дождевая вода, столбики на обочинах, отмечающие количество пройденных стадиев, покосились, упали либо вообще исчезли. Виа Валерия дремала, погрузившись в многовековое сонное забытье – начиная с полудня путникам не встретилось ни повозки, ни всадника или бредущего по своим делам виллана из окрестной деревушки. Разве что пропылило в изрядном отдалении овечье стадо.

Единственная встреча произошла утром, почти сразу за тем, как отряд, благополучно покинув Безье, вступил на выщербленные плиты старого тракта. За очередным поворотом возникли на обочине двое верховых при одной заводной лошади – их силуэты четко выделялись на залитом утренним солнцем склоне холма. Завидев неподвижно замершие фигуры всадников, Гай и Дугал насторожились было, а Франческо вдруг дал шпоры своему коню и умчался вперед.

– Френсис! – гаркнул Мак-Лауд, приподнимаясь на стременах. – Френсис, назад! Вернись сейчас же, или я… Вот чертов мальчишка!

– Эге, да это ж Лоррейн! – воскликнул, вглядевшись, Сабортеза. На его малоподвижном лице обозначилось даже некое подобие приветливой улыбки, когда старый рыцарь подъехал поближе к загадочным всадникам. – Бог в помощь, старый бродяга!

– И с тобой да пребудет благодать Его, – один из всадников откинул с лица капюшон и церемонно поклонился. Взъерошенная копна светлых, выгоревших на солнце волос над узким сероглазым лицом, рассеянная улыбка… Лоррейн, бродячий певец, самозваный провидец, человек без роду и племени, известный, как уже убедился Гай, всем без исключения жителям здешней провинции. Бродяга где-то разжился лошадью – широкой в кости кобылой почтенных лет и выцветшей соловой масти, меланхолично щипавшей пожухлую траву на обочине. Спутник его, хрупкий угловатый юноша лет пятнадцати, уже о чем-то тихонько толковал с Франческо. – Мир вам, добрые люди. Если мы с моим другом попросимся к вам в попутчики, не прогоните?

– Да что ты, как можно! – Сабортеза являл собой прямо-таки воплощение радушия. Гай с Дугалом недоуменно переглянулись: наблюдать угрюмого храмовника в таком радостном оживлении было столь же странно, как, скажем, лицезреть улыбчивый гранитный валун. Впрочем, подчиненные Могильщика не выказывали ни малейшего удивления, лишь приветствовали бродягу уважительно и сдержанно. – Милости просим, присоединяйтесь! Вот только, э-э… путь у нас неблизкий и неспокойный…

– Я знаю, – спокойно кивнул бродяга. – Оттого и прошу дозволения сопровождать вас на этом пути. Обузой не стану, а в чем смогу – помогу.

– Конечно, конечно! – тут же согласился храмовник. – А кто это с тобой?

Спутник Лоррейна, державший в поводу груженую поклажей лошадь, скромно держался в отдалении. Сэр Гай разглядел только, что это мальчишка-подросток, еще помладше Франческо, тощий и невысокий. Дорожный наряд юнца явно обошелся ему в кругленькую сумму, низко надвинутый берет почти полностью скрывал лицо, оставляя на виду только прямые темные волосы до плеч. Парень показался Гисборну смутно знакомым, но и только – а вот у девицы Изабель, похоже, глаз оказался куда более наметанным. Мгновением раньше, чем певец открыл рот, намереваясь представить своего спутника, раздался резкий насмешливый голос мистрисс Уэстмор:

– О, только этого нам и не хватало! Старые легенды обретают новую жизнь! Феличите, дружок, не желаешь ли кое-что объяснить?

– Не желаю, – с внезапной решимостью заявил молодой человек. – Монна Изабелла, теперь это только мое дело…

– Твоих дел тут нет, Сантино, только общие, – вмешался Мак-Лауд. Он также смотрел на подростка с явным подозрением, искоса, как петух смотрит на зерно, решая: склевать или пройти мимо?..

– Что на этот раз? Нашел себе приятеля, который станет носить за тобой лютню и смотреть тебе в рот, покуда ты толкуешь о промысле Божием? Или это твой младший братец, с которым…