Говорить она за едой ничего не стала, но впервые за все время почувствовала к молодой жене отца что-то вроде симпатии. Сразу видно, жутко страдает Алла, но горе свое напоказ старается не выставлять.

Так они и сидели молча на кухне – две осиротевшие женщины. Одна совсем молоденькая, другая чуть постарше.

Им бы разрыдаться, выплеснуть свое горе в слезах. Но где там – обе гордые, обе предпочитают свои эмоции не показывать.

– Спасибо, – отложила вилку Катя. Подумала немного и добавила: – Очень вкусно.

– Пожалуйста, – сказала Алла. – Ты как добралась, нормально?

– Нормально.

– Ты меня извини, пожалуйста.

– За что?

– За то, что я тебе своим звонком горе доставила. Может, лучше было бы, чтобы ты не знала об этом пока. Но я решила, что так будет правильнее, ты ведь уже совсем взрослая.

– Ты правильно решила, – вздохнула Катя. – Я пойду в ванную.

– Да-да, конечно. Я там уже приготовила тебе халат новый, трусики. Леша мне по телефону сказал, что ты совсем без вещей приехала.

– Спасибо, – сказала Катя.

Она вышла, и вскоре в нижней ванной зашумела вода. Алла Богданова вздохнула, сжала виски руками, опустила голову.

– Надо держаться, надо держаться… – тихо проговорила она.

Катя в это время как раз встала под душ. Подставив остриженную головку под тугие струи, она закрыла глаза и начала повторять, словно заклинание:

– Он его найдет, он его обязательно найдет… Он спасет папу, а потом мы поженимся… Даже если у него кто-то есть, это не важно… Он обязательно спасет папу, и мы поженимся… Он обязательно его найдет…

Когда Алла закончила мыть посуду и убралась на кухне, шум воды в нижней ванной уже затих. Алла сняла фартук, аккуратно повесила его на место и выключила в столовой свет.

Уже направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж, она вдруг остановилась. Из-под двери спальни первого этажа пробивалась полоска неяркого света.

Некоторое время Алла постояла в нерешительности, потом направилась к двери, тихонько постучалась и заглянула в спальню.

У изголовья нерасстеленной кровати горела лампа. Катя Богданова, свернувшись калачиком, спала прямо на покрывале.

Алла взяла в шкафу плед, осторожно укрыла девушку и потушила свет…

Так и прошагал Богданов по своему подвалу до утра. Не вспомнив, кто подарил ему картину, он решил зайти с другого конца и начал думать, кто мог ненавидеть его до такой степени. В размышлениях прошел час, второй, третий…

Пленник все больше мрачнел. Чем дольше он думал, тем отчетливее понимал, что из полутора сотен человек, присутствовавших в «Загуляе», практически каждый, за небольшим исключением, мог затаить на него злобу.

Жизнь есть жизнь. Кого-то Богданов невзначай обидел, кому-то перешел дорогу, кому-то перебил выгодный контракт, кому-то не дал развернуться.

За каждым из улыбающихся лиц Андрей Петрович начал видеть врага. В его воспаленном воображении вчерашний банкет в «Загуляе» постепенно превратился в настоящий карнавал предателей-убийц…

Вовремя сообразив, что так недолго и свихнуться, пленник усилием воли взял себя в руки. Кандидатов в Иуды было хоть отбавляй, но настоящий предатель был из самого близкого круга.

Богданов методично определил всех, кто имел доступ к информации о контракте, и поразился. Кандидатов в предатели оказалось ровно двенадцать…

Это мистическое совпадение буквально огорошило Андрея Петровича, и на этот раз приходил он в себя намного дольше. А потом Богданов вдруг понял то, до чего в нормальном состоянии додумался бы сразу.

Внезапно остановившись, Андрей Петрович быстро оглянулся. В подвале все было по-прежнему, но теперь Богданов видел все в другом свете. Ему казалось, что он физически ощущает дыхание смерти из углов.

Неизвестный даритель слегка перестарался. «Тайной вечерей» он не только дал понять Андрею Петровичу, что его предал кто-то из своих, но и невольно предупредил об опасности.

Он наверняка понимал, что после освобождения Богданов обязательно попытается докопаться до того, кто же подарил ему эту картину. И несмотря на это, предатель ее все-таки подарил.

Это означало, что он был уверен – Андрей Петрович уже не сможет ни до чего докопаться…