— Здесь кто-нибудь есть? — спросил Федор Иванович, отпрянув.

— Есть, есть, — ответил в нише приглушенный, тихо резонирующий басок Ивана Ильича.

— Сейчас… — шепнул Федор Иванович. Прошел к своей двери, быстро отпер ее, распахнул внутрь темной комнаты, в глубине которой чуть светился синий прямоугольник окна, перечеркнутый тонким крестом переплета.

— Свет не будем зажигать? — негромко спросил Стригалев.

— Почему? Зажжем! На окне у меня занавеска. Сейчас я ее… Вы садитесь сюда, в угол, на мою койку. Дверь запрем…

— Я ведь к вам до утра, Федор Иванович… До завтрашнего вечера.

— Мы можем вас здесь приютить и до следующей весны. Ко мне никто не ходит.

— Ну вот, я уже в углу. Можно зажигать. Федор Иванович щелкнул выключателем, вспыхнула ярко-желтая лампочка, окно за казенной шелковой занавеской сразу потемнело. Хозяин в три шага обежал по комнате круг, поспешно собирая в одно место на стол предметы, оставленные утром где попало. Он сразу нашел электрический чайник, початый батон хлеба, пачку сахара, банку с маслом, залитым водой.

— Масло — это хорошо, — сказал Иван Ильич с койки, из самого темного места. — Дайте мне кусочек. Нет, только кусочек.

Бедняга, он был голоден и давно не глотал своих сливок.

— Сливки будут утром, — сказал Федор Иванович. — Молоко, может быть, раздобуду сейчас.

— Вы сейчас мне кашку сварите.

— А картофельное пюре? Можно?

— Давайте пюре.

— Кашку тоже сварим. Позднее. Сейчас почистим и поставим картошку.

Федор Иванович выволок из-под койки ящик с картошкой. Достал со дна шкафа алюминиевую кастрюлю, взял короткий нож. Картофелины одна за другой завертелись у него в руках, расставаясь со спиралями кожуры.

— Умеете чистить, — сказал Стригалев из полутьмы.

— Армия, армия… — был короткий ответ. Федор Иванович еще не пришел в себя от неожиданности. Но он заметил — Стригалев прилег на койке. Прилег и чуть слышно охнул.

Картошка уже стояла на плитке. Чайник был включен. Федор Иванович захлопотал около стола, нарезая батон.

— Батон черствый. По-моему, это хорошо, — сказал он.

— Дайте-ка мне крайний кусочек. Первый. Ладно, давайте прервем дела, — Стригалев опять сидел на койке, выдвинулся на свет, и Федор Иванович вздрогнул, увидев его усталую худобу и решимость. Он как будто собрался грозить небу. Стригалев на миг усмехнулся вызывающе, но вызов тут же погас. — Здравствуйте, Иван Ильич, — сказал он, и Федор Иванович вздрогнул от неожиданности, но опомнился. — Здравствуйте, Иван Ильич, — теперь в улыбке Стригалева была надежда и проверка. — Правильно я вас назвал? Принимайте, Иван Ильич, своего двойника. Я надеюсь, за это время ничего у нас с вами не…

— Это слово здесь не годится — «надеюсь», — сказал Федор Иванович, заглядывая под крышку кастрюли. — Оно годилось бы, если бы основания у вас были, может, и достоверные, но недостаточные. А они, по-моему…

— Да, да. Согласен. Не надеюсь, а знаю, Федор Иванович. Знаю. Потому и пришел. Потому что наступили обстоятельства, которые имелись в виду. Хоть нам и весело с вами было тогда… издали о них говорить. Вот видите — наступили. Нам нужно… Мне нужно передать вам ряд вещей. Через десять лет я опять перед той же ситуацией. На этот раз попробуем другой путь. В общем, нужно все перекачать от меня к вам. Будете теперь вы полным распорядителем.

— Я готов, — сказал Федор Иванович.

— Придется вечера два нам… Может, и три…

— Я готов. Можно будет и днем.

Они помолчали некоторое время, глядя друг другу в глаза. «Я люблю тебя, восхищаюсь! — кричал взгляд Федора Ивановича. — Никогда не предам, собой готов заслонить!» И ответная ласка струилась из бычьих глаз Стригалева, обведенных иконными кругами страданий. «Знаю, теперь знаю. Немножко колебался, теперь вижу — я правильно тебя выбрал, — говорили эти глаза. — Я тоже тебя люблю, мы братья, больше чем кровные, — мы двойники».

— Хотел пойти, понимаете… Сдаться, — заговорил он вдруг. — Чтобы вместе судьба с ребятами… Но картошки мои все лезут в голову… — складки недоумения собрались вокруг его губ. — Мог бы ведь сдаться! Уже далеко от опасности отошел. И смотрю — назад, к ребятам, тянет, мочи нет. На что мне жизнь такая? Друзья дороже. А вот не сдался. Значит, картошка дороже. Вы, как двойник, это поймете…

— Давно понял, — тихо сказал Федор Иванович. Стало слышно, как покряхтывает чайник. — А как вам удалось это, Иван Ильич?

— Это-то? — Стригалев показал пальцами свое бегство, свои бегущие ноги. — Меня предупредили. Я был предупрежден одним… Одним великим человеком. Одним большевиком из двадцатых годов. Остальные тоже были предупреждены. Всем было вовремя сказано. С риском для жизни сказано. Он подал знак мне, а я — всем. Так они же не поверили! До последнего часа. Советские ребята, советское сознание! Касьян — это одно, это частность. А там, в шестьдесят втором, там же другие люди. Наши! Я и сам так когда-то… Может, потому и решился убечь, что Касьян со мной переговоры завел, глаза мне открыл. Вижу: надо быть наготове. А может, у ребят задачи такой не было, как у меня. У меня же задача какая. Потому и энергия нашлась. Для побега. Для этих ночей на земле…