— Постойте… Что это вы распоряжаетесь? Где вы нашли… «Обершлезен»? Это чистосортное поле! Не видите разве цветки?

— Да вот же! Вот у него лист. Пятак на конце, специфический. Вот же, вот он, раздвоен слегка. Ни у одного другого сорта такого нет. Вы прекращайте кипеть, нет причины. И учитесь. Пока вам показывают. Надо все поле пройти и очистить вашу элиту. А то потом начнутся недоборы урожая. Валить будете свою вину на сорт. На автора…

— А вы кто такой?

— Специалист по картофелю. Друг и сотрудник автора.

— Академика Рядно?

— Нет, не академика. Вернетесь в контору, потребуйте, чтоб вам дали сертификат. Там найдете имя автора. Будет две фамилии. Настоящий автор будет там на втором месте. Иван Ильич Стригалев. Академик присвоил было совсем этот сорт…

При этих словах агроном поднял гневное лицо.

— …А автора пристроил… — продолжал Федор Иванович. — И он погиб там…

— Этого не может быть. Чепуху какую-то… За что его могли?..

— За эту самую картошку. Помните, ругали вейсманистов-морганистов?..

— Так их же и сейчас… Они же ничего путного…

— А это что? Чем поле засажено?

— Так это же все-таки результат трудов нашего народного… Отдавшего все силы служению… Это же титан!

Он был неправ и полон страха. И поэтому начал забираться вверх, все выше. Сразу полез на ту высоту, с которой легче бить лежащего внизу… Федор Иванович благосклонно и холодно посмотрел на агронома.

— Для кого вы это говорите? Если аудиторией считать эту картошку, которая вокруг нас… То она вся против вашего титана.

Этот агроном и помнил, и знал все. Но переменам не верил и не был еще готов к рискованному разговору, даже без свидетелей. В ушах его еще стоял крик на сессии академии, он слышал его по радио. И, глядя на него, Федор Иванович как бы переселился из летнего цветущего мира в мир, где только что закончилась война. Здесь, всего в шестистах километрах от Москвы, еще видны были разбитые танки. Где-то еще стреляли. Еще не разучились бояться. И казалось, что вот-вот из траншеи поднимется с поднятыми руками серый вражеский солдат.

— Вы-то сами кто? — спросил агроном. За его очками мелко поблескивала колючая настороженность.

— Вас фамилия интересует? Дежкин я. Федор Иванович.

— Это тот? Что в здешнем институте?..

— Тот самый.

И они замолчали. Агроном смотрел в сторону.

— Еще вопросы есть? — спросил Федор Иванович, устав молчать. И, не получив ответа, добавил: — Вы все же пройдитесь. По междурядьям. И очистите ваше поле. Вот он, «Обершлезен», я вырву вам. Возьмите этот куст и сравнивайте. Это несложно — различать. Быстро привыкнете.

И пошел, не оглядываясь, к дороге. К своему оставленному там чемодану и к картине. Агроном смотрел ему вслед. Он будет помнить этот день, когда в поле его вдруг посетило привидение. Наговорило немыслимых вещей и исчезло навсегда. Он будет помнить эту встречу всю жизнь, потому что его еще ждал приближающийся мучительный поворот в мыслях.

Институтский городок спал среди июльской пышной зелени. Так же, как и раньше, четко выделялся своей приветливой розовостью. У входа в ту дверь, за которой был знакомый коридор и комната для приезжающих, у самого крыльца, в тени, лежал расплывшийся кабан — двойник прежнего. Хрюкнул, не открывая глаз, и колыхнулся, когда Федор Иванович перешагнул его. Тетя Поля ласково встретила своего бывшего постояльца.

— Давай вот на свою койку, я тебе сейчас постелю свежее. Подушечку получше… Кукишем чтоб стояла. Тут никого не доищешься, все по дачам, да по курортам…

Стелила свежую простыню, взбивала подушку, ставила ее «кукишем»…

Потом они вместе пили чай, за тем же столом, где были нацарапаны знакомые знаки: две линии крест-накрест. Федор Иванович расспрашивал про институтских. Варичева, оказывается, в институте уже нет. Он в Москве у своего академика. А Вонлярлярские все бегают, муж с женой. На пенсии теперь оба. Богумиловна — эта на месте.

— А что ты тут привез? — спросила наконец тетя Поля о той вещи, на которую все время посматривала.

— Посылка для жены Светозара Алексеевича. Для бывшей. Отдать надо…

— Ну что ж, и отдашь. Здесь они с Андрюшкой. Никуда пока не уехали.

— Я заходил, было заперто.

— Вечерком зайдешь. Днем она со своими бычками…

И часов в семь, когда в день вступила первая слабая желтизна, он опять поднялся в тот дом, где арка, на четвертый этаж. На этот раз дверь ему открыли. Сама Ольга Сергеевна стояла перед ним. В легком сарафане неопределенной окраски — как будто его по белому исчеркали дети синим и черным карандашами. Не такая яркая, как раньше. Хоть и белоголовая, но без сажи вокруг глаз.