Укусить Карлито сколопендра не успела, просто пробежала по его ноге, когда он лежал на животе, лепя замок из мокрого песка. Но на коже уже проступили красные точки в местах, которых коснулись лапки сороконожки. Это выглядело как две дорожки, а ощущалось, судя по плачу Карлито, как укус пчелы. Хотя, возможно, он больше испугался – нашей же реакции. Насколько местные сколопендры ядовиты, мы не знали, а посему схватили детей в охапку и побежали к «рафику».

При выезде из закрытой зоны был контрольно-пропускной пункт, на котором тоже дежурили наши солдаты – эти уже в форме. Там произошла какая-то заминка: скорее всего, ждали приезда высокого начальства. Во всяком случае, увидев наш микроавтобус, солдат, вместо того чтобы сразу поднять шлагбаум, как это было, когда мы въезжали, вышел к нам. Мало того, он попросил у Некрасова документы.

– Да ты что, с ума сошел?! – взорвался тот. – Мы ребенка срочно в госпиталь везем! Вот мои документы!

Солдат извинился, но всё же взял пропуск Некрасова и понес его в будку.

Я запомнил всё, что тогда происходило, очень хорошо – я боялся, что Карлито может стать плохо, и каждая секунда отпечаталась в моей памяти. Я тогда посмотрел по сторонам, чтобы понять, есть ли там другие машины или люди, к которым, в случае чего, можно было обратиться за помощью.

КПП находился на дороге в небольшом городке, и вокруг стояли люди – не понятно, наши или кубинцы. Похоже, они тоже ждали этих шишек. Несколько человек разговаривали метрах в пяти от нас. Один из них, который сначала стоял спиной, видимо, пошутил – остальные разом засмеялись. Потом этот человек обернулся. Я запомнил его, потому что другие, судя по лицам и одежде, были русские, а он на своего похож не был. У него была та же, что и теперь, курчавая борода, только еще совсем черная, те же курчавые волосы, тот же вид западного интеллектуала и взгляд свободного человека. Я даже подумал тогда, что, возможно, и остальные не были русскими. Короче, я запомнил его из-за этого несоответствия между ним и теми – при том, что все они были вместе.

Нас выпустили, и мы домчались до ближайшего госпиталя, где Карлито чем-то помазали ногу и дали таблетку. Через день он уже позабыл свое злоключение, а я, разумеется, больше не вспоминал случайно увиденное лицо. До того самого обеда на Рыбацкой пристани.

Вспоминая всё это, я незаметно для себя расправился с ужином. Васаби – это, кто не знает, такой ядреный зеленый хрен – мне принесли столько, что даже оставалось. Я усмехнулся, вспомнив недавнюю любительницу горького в пабе. Потом рассчитался и вышел на улицу – мне пора было заступать на свой пост. Но в «Феникс» я не попал.

Виной тому был почтенного возраста и вида господин в строгом сером костюме, голубой рубашке и ярком желтом галстуке – сочетание, которое уже несколько лет считается признаком хорошего вкуса. Он шел навстречу мне, как ходят глубокие старики: маленькими шажками и едва отрывая ноги от тротуара. Но это всё было не важно. У него в петлице был свежий темно-красный бутончик розы.

Я не задумывался об этом – какая-то операция молниеносно и помимо воли произошла у меня в мозгу. Я вдруг понял, куда Штайнер спрятал контейнер.

В «Клюни» моему приходу специально не обрадовались, но и не удивились. За стойкой вместо француженки с лицом, раскрашенным всеми цветами солнечного спектра, снова сидел вчерашний африканец. Они, видимо, менялись: днем – женщина, ночью – мужчина. А было уже около десяти – за окном густеющие на глазах сумерки отливали розоватым светом фонарей.

– Что-нибудь забыли, месье? – спросил портье.

Я действительно чуть не забыл отклеить усы и брови перед своим появлением здесь, но счел эту деталь недостаточно существенной, чтобы поделиться ею.

– Нет-нет! Просто моя поездка в Японию откладывается, и я остался у вас еще на одну ночь.

Я наклонился к портье и заговорщицким тоном, понизив голос, добавил:

– В 404-м. Других номеров не было.

Портье понимающе закивал.

– Но там же всё в порядке?

– Конечно, конечно.

Я вытер пот со лба. С тех пор, как я стал подозревать Николая, я всё время потел.

Со мной так бывает. Например, я с молодых лет любил обедать с пивом. А потом возвращался к работе, и выпитая кружка, а то и две мне никак не мешали. Но однажды кто-то меня спросил: «Слушай, как ты можешь пить пиво на обед? Ведь потом же в сон клонит!» И всё – с того дня и по сю пору после пива мне всегда хочется спать. Я уже давно никогда не пью пива, когда я за рулем – в тех странах, где это позволяется, например, в Германии, – и если вдруг позволяю себе днем, обязательно пью кофе, чтобы не засыпать. Кстати, сейчас это был хороший предлог.

– С обеда в бегах, – пожаловался я. – Я могу выпить у вас кофе? А потом уже в душ.

– Разумеется, сейчас я вам приготовлю!

– Большую чашку, с сахаром и сливками.

– Сию минуту!

Портье скрылся на кухоньке, а я прошел в салон, как я и надеялся, совершенно пустой. Лишь из-за фикусового деревца в углу на меня смотрел смазливенький деревянный мальчик со скрипкой в руке. Я уселся в кресло, в котором умер Штайнер, и лениво взял с консоли какой-то журнал с телепрограммой месячной давности. Первая часть плана прошла успешно.

Кофеварка перестала жужжать, и через несколько секунд африканец принес мне на подносе дымящуюся чашку, а на отдельном блюдечке – длинные пакетики с сахаром и сливки в пластмассовой упаковке.

– Сколько с меня? – спросил я.

– Ну что вы! Вы – наш старый клиент.

– Спасибо! Я теперь буду постоянным.

Озарение, которое я испытал при встрече со старичком с розой в петличке, состояло в следующем. Когда вчера полицейский показал мне Штайнера… Я вдруг задумался: вчера? События той ночи казались мне уже недельной давности, так много всего произошло с тех пор. Но нет! Это было даже не вчера, а сегодня! Точно – сегодня где-то в два ночи тело Штайнера лежало вон там в пластмассовом чехле.