Размышляя таким образом, Иванов замер у ворот дома № 16 и довольно долго топтался, не замечая, как дождь стекает по лицу. В этой нерешительной позе Иванова застал Корнелий Удалов, который как раз шел домой, потому что у него жил гость и гостя пора было кормить, а жена Ксения отказывалась это делать.

– К нам? – спросил Удалов. – Давно не заходил.

– К Ложкину, – ответил Ипполит.

Они были знакомы с Удаловым и даже учились в школе в параллельных классах.

– Так чего же стоишь? У него свет горит, – сказал Удалов.

И Ипполиту ничего не оставалось, как последовать за Корнелием.

Удалов повернул с лестницы к своей квартире, а Ипполит позвонил Ложкину.

Ложкин долго не открывал. Потом наконец дверь дрогнула и уехала внутрь квартиры. Ложкин был встрепан, небрит, озабочен, одет в старый халат до полу и шлепанцы.

– Здравствуйте! – слишком громко и радостно воскликнул Иванов. – Принимаете филателистов?

– Добрый вечер, – ответил Ложкин, не двигаясь с места и не пропуская гостя. – Занят я, устал, отдыхаю.

– Я на минутку, – сообщил Ипполит. – Только получить совет – ваша эрудиция широко известна.

Лесть была надежным способом проникнуть в сердце Ложкина. Об этом многие знали.

– Какая уж у меня эрудиция, – возразил Ложкин. – Нет у меня эрудиции. Не осталось. Один маразм.

– И все-таки по части довоенных марок у вас лучшая коллекция. И если вы мне не поможете, никто не поможет. Клянусь, что больше минуты времени не отниму. Один вопрос – и я ушел.

– Ну ладно, проходи, – сдался Ложкин. – Только в прихожей побудь. С тебя капает.

– Это правильно, – согласился Иванов. – На улице дождь.

– Что за вопрос?

– Хочу взглянуть на вашего Леваневского. На перелет.

Лицо Ложкина изменилось к худшему. Оно побледнело, и щеки опустились к углам рта.

– Какой еще Леваневский! – закричал Ложкин. – Не знаю никакого Леваневского.

Но забота о возможной потере, происшедшей у Ложкина, соединенная с надеждой оставить марку себе, заставила несмелого в обычной жизни Иванова проявить упрямство.

– Леваневского у вас Штормилло видел, – сказал он, прижимаясь к стене, чтобы не закапать квартиру. – С тонким местом.

– С тон-ким мес-том? – Ложкин вздрогнул, как от удара. – Мой Леваневский с тонким местом? Это твой Штормилло с тонким местом. Ну, погоди!

Ложкин бросился в комнату, и Иванов сделал нечаянный шаг вслед.

– Стой! – приказал ему Ложкин. – У меня квартира сухая!

Ипполит отступил назад, но потом, слыша, что Ложкин вываливает из шкафа кляссеры и альбомы, вытянул шею, любопытствуя, как тот содержит свои марки. И увидел: Ложкин достал толстый кляссер, открыл его и замер. Стоял, согнувшись, спиной к Ипполиту. И не двигался.

– Ну что же! – поторопил Ложкина Ипполит. Марка, завернутая в туалетную бумагу, жгла его сердце. – Нет марки?

Ипполит сказал это, и сердце его, обожженное, натруженное, сжалось до опасного предела.

– Есть марка! – закричал в ответ Ложкин. – Не спровоцируешь!

Он обернулся и пошел к Ипполиту, неся перед собой раскрытый кляссер, как на похоронах генералов несут подушки с орденами.

Тем временем Удалов пришел к себе домой, вынул из большой продуктовой сумки гостя, и тот принялся быстро, ловко и изящно зализывать, поправлять раздвоенным языком перышки на своем длинноватом теле. Удалов выложил на стол принесенные из магазина продукты и невольно залюбовался статью и законченностью форм пришельца из космоса, что третий день проживал у Удалова, известного всей Галактике сторонника справедливой дружбы космических цивилизаций и крупного межпланетного деятеля, хоть и занимал он скромный пост заведующего стройконторой в городе Великий Гусляр.

Пока Удалов разворачивал покупки, чтобы обеспечить себе и гостю скромную трапезу, в комнату заглянула его жена Ксения и, увидев на столе пернатую ящерицу с хвостом, почему-то напоминающим деревянную расписную ложку, скривилась, крикнула:

– И сына из дома уведу!

– Не обращай внимания, – сказала ящерица Удалову, когда Ксения, хлопнув дверью, убежала. – У нее нормальная идиосинкразия к ползучим гадам. Это у двуногих случается. Но мы с тобой знаем, как я красив, в первую очередь душевно.

– И внешне ты тоже не урод, – согласился Удалов, хотя был расстроен.

Приятнее, когда в доме царит мир и жена проявляет гостеприимство.

– Ксении характер также небезызвестен в Галактике, – угадал мысли Удалова пришелец, которого для простоты звали Коко. – Бывают жены и хуже. Ты мне кефир согрей. Я предпочитаю разогретый кефир.

И уже потом, когда сели ужинать, Коко добавил:

– Моя жена тебя бы тоже не вынесла.