Шрифт:
Минут пятнадцать Павла сидела, подавленная, смотрела в простыню и глотала слезы.
Вот что бывает с теми, кому наяву видятся черные сааги. Вот что с ними бывает – для их же пользы; человек десять бесстрастных наблюдателей стоят сейчас перед монитором и смотрят, как Павла Нимробец собирается справить нужду…
Это что, тоже необходимо для ее скорейшего излечения?!
А может быть, и все сто, спросил внутренний насмешливый голос. Давай, не сковывай воображение, целая площадь бессовестных врачей собрались перед экраном затем только, чтобы…
Павла разозлилась.
Сняла с кровати голубую простыню, укрылась ею с головой, соорудив некое подобие передвижной палатки. В таком виде добрела до унитаза, раскинула шатер над его белоснежной чашей и мысленно показала всем наблюдателям длинный язык.
Розовый схруль – не добыча. Отплюнув окровавленную шкурку, черный хищник продолжил путь – странно раздраженный, будто несчастное маленькое животное поиздевалось над ним, предоставив себя в качестве жертвы.
Он плыл из коридора в коридор. Он тек. И Пещера привычно смолкала ему навстречу. И меркли лишайники, и стайки светящихся жуков втягивались в невидимые щели и дыры. А он – черный сааг – шел. Но шествие не приносило ему удовлетворения.
За углом, в преддверии огромного темного зала, короткая шерсть его встала дыбом. Здесь…
Он не помнил. Он не помнил неестественной двуногой фигуры, однако глаза его ушли еще глубже в кость, а лапы подогнулись, прижимая брюхо к камню. Здесь лежал он, беспомощный, жертва…
Глухой звук, возникший в его горле, заставил захлебнуться от ужаса все живое на много переходов вокруг. Позорная охота, а теперь еще память об унижении, о собственном страхе – сааг взревел, и все живое кинулось со всех ног – спасаться, уносить ноги, паника, паника…
И он кинулся следом – почти наугад, и дробленное на мгновения время зашелестело по его шкуре, не причиняя вреда, не успевая удержать. Еще бросок…
Вязнущая в секундах коричневая схрулиха была в пределах его досягаемости, но он остановился. Запах. Другой, но не менее будоражащий запах. Редкостный…
Серая саажиха была моложе. Серая саажиха была почти вполовину меньше – нет, не серая, пепельная, перепуганная не меньше, чем все эти бегущие схрули…
Пещера увиделась ему в темно-красном дрожащем свете.
Пепельная саажиха была почти такой же быстрой, как он сам. И она не заигрывала – она по-настоящему боялась, и волны ее страха захлестывали его с головой, и тонуло, мутилось сознание…
Белые вспышки в мозгу.
Он настиг ее на берегу неширокого озерца – на водопое, святом месте, хранящем запахи всех возможных в этом мире жертв. И, кидаясь на Пепельную сквозь замершее время, он уже знал, что сегодняшняя жертва – самая…
Она поранила себя о камни. Ее страх победил все прочие инстинкты – не пугаясь боли, она рвалась и рвалась, оставляя на выступах камней клочки красивой пепельной шерсти. Она пыталась обороняться – раз или два он с большим трудом избежал ее клыков; она была слабее, и ее страх был почти осязаем, страх был вещественен, он был сладок.
Захлебываясь торжествующим воплем, он сделал с ней, что хотел. Сквозь белые вспышки, застилавшие черный мир, ощутил ее боль; повторил еще и еще, и для верности прихватил ее зубами за горло, хотя она и так уже не оборонялась – обессилела от боли и от борьбы. В исходящем от нее запахе слились лучшие из известных ему ароматов – крови, покорности, страха.
…Потом он пришел в себя.
Пепельная лежала – наполовину в бурой воде – измятая, изорванная, полумертвая; исходившие от нее запахи притупились, или притупилось его обоняние, он не знал. Равнодушно постояв рядом, он наклонил морду – Пепельная смотрела мутно, сквозь него, по серым клыкам стекала красная слюна.
Он провел языком по липким сосулькам ее шерсти – и не ощутил ничего, распростертое тело не вздрогнуло, а во рту не осталось никакого вкуса; тогда он повернулся, чтобы идти.
Спустя мгновение на его плече сомкнулись ее челюсти.
Она промахнулась ненамного – еще чуть-чуть, и, захватив артерию, она смогла бы его убить.
Но она промахнулась.
Дин, ученик и выкормыш Рамана, репетировал на сцене свой второй самостоятельный спектакль – мюзикл из жизни веселых поселян. Раман минут пятнадцать наблюдал за репетицией из партера; массовка-балет носилась из кулисы в кулису, и танцевальные девочки щеголяли пышными сорочками и юбочками в сельском стиле, но почти полностью прозрачными: почему-то художник по костюмам видел веселых селянок именно так.