– Давай мои восемь «лодочек» за рубин. И скажи своим, чтобы готовили машину.

– Сейчас позвоню, распоряжусь, – невозмутимо отозвался Радухт, потом покосился на Ника и заметил вполголоса: – Жалко все-таки…

Чего ему жалко, Ника или упущенной выгоды, Ксават так и не понял.

Полтора часа спустя он трясся на заднем сиденье обшарпанного, но мощного рыдвана-внедорожника. Обратно – в лучшем случае завтра к вечеру… Предупредить он никого не успел. Вилен с Элизой наверняка обрадуются и будут бездельничать, а Донат Пеларчи решит, что клиента уволок оборотень. Придется сказать им всем, что выполнял особую секретную работу, и информация эта для служебного пользования, разглашению не подлежит.

Удовольствие от поездки он получил то еще. Как говаривали в Хасетане, не мы вам должны за такую езду деньги платить, а вы нам приплачивать. Дорога дрянная, вся в кочках, рыдван передвигался вприпрыжку – ему хоть бы что, а пассажиров внутри болтало, как на море в штормовую погоду. Ладно еще, потолок салона догадались обить толстым стеганым войлоком – ежели высоко подбросит на ухабе, смягчает удар.

Лучше всех было Нику. Он находился в полубессознательном состоянии, время от времени его голова начинала доверчиво клониться Ксавату на плечо. Ревернух тогда злобно пихал его локтем в бок и отталкивал в угол. Нику было все равно.

Одурманенный мерзавец сидел слева, а в правом кармане у Ксавата лежал пистолет – это на случай, если у парней Радухта на уме какая-нибудь срань.

Два угрюмых мордоворота в прыщах и шрамах сидели впереди. Вероятно, им и раньше приходилось возить по этой дороге тупаков, завербованных Радухтом в гладиаторы.

Серп месяца плыл по чернильному небосводу справа от машины. Кусты и валуны по обочинам в его тоскливом серебряном свете еще можно было разглядеть, а остальное тонуло во тьме. Ксавата не печалило отсутствие ландшафта: не видно – и пусть, в этом окаянном краю смотреть не на что.

Побаливал свежий порез на руке. Чтобы повязка не бросалась в глаза (примета!), Ксават перед прогулкой натянул новые перчатки из тонкой черной кожи, но они оказались тесноваты.

До места добрались, когда начало светать. Тьма отхлынула, по обе стороны от дороги появились луковичные деревья с безобразно разбухшими стволами, очертаниями напоминающие луковицы. Над заболоченными далями стлался туман, и там, где он был погуще, протяжно выла какая-то неприкаянная дрянь.

На фоне зыбкого синего неба чернела крепостная стена Ганжебды. Здесь все, как в те времена, когда люди не знали ни пара, ни электричества, и Иллихея, раздираемая усобицами, еще не была единой державой. Без стены нельзя, а то из здешних болот иногда такое вылезет, что живых очевидцев потом не сыщешь – срань, одним словом.

Окутанная туманным маревом Ганжебда еще спала. Постройки в один-два этажа сляпаны кое-как – лишь бы стояло и не разваливалось. Вдобавок ужасающая вонь: канализации, как в любом цивилизованном городе, здесь нет и в помине, ее заменяют сточные канавы.

Ксават хмуро выругался. Его раздирали противоречивые чувства: Клетчаб Луджереф, беглый мошенник из Хасетана, радовался тому, что есть на свете заветный город, который безраздельно принадлежит людям шальной удачи, а министерский служащий господин цан Ревернух смотреть спокойно не мог на эту вопиющую помойку – хотелось кому-нибудь сделать выговор.

Ганжебда стояла хоть и на границе с болотом, но на твердой почве: из недр земли тут выпирала скала, каменный остров посреди топкой низины. Крепостная стена была сложена из грубо вытесанных гранитных блоков, дома – бревенчатые и каменные, вперемежку. И над этим, с позволения сказать, городом, грязным, вонючим и неприветливым, господствовала темная громада в несколько этажей, которую называли Убивальней. Там проходили гладиаторские бои с тотализатором, и еще там жили, как в крепости, ганжебдийские заправилы.

Ксават про себя ругался последними словами – у людей шальной удачи заморочки, словно у имперских бюрократов! Сначала мурыжили на городских воротах: «с какой целью прибыли» и дань за въезд. Потом пришлось маяться в ожидании, когда откроют окованные железом двустворчатые двери Убивальни. Мол, «все приличные люди в это время спят». Как будто в Ганжебде водятся «приличные люди»!

Он угрюмо рассматривал барельефы на стенах Убивальни: нехитрые узоры, пышнотелые каменные красотки, могучие бойцы с одинаковыми лицами и огромными мечами. Созерцание произведений искусства помогло совладать с раздражением. Здесь хорошее искусство, понятное, без затей и вывертов. Не то что в столичных музеях, которые ему надлежит посещать дважды в год в соответствии с императорским указом, как и всем министерским служащим.

Между тем действие зелья, которым Радухт опоил Ника, начало сходить на нет. Тот оставался вялым, апатичным и продолжал дремать с полузакрытыми глазами, но моментами на его лице появлялось такое выражение, как будто он силится что-то понять.

– Приглядывайте за ним получше! – с досадой шепнул Ксават парням Радухта.

Наконец их впустили в каменный зал без окон, освещенный газовыми рожками. На болоте полно вонючего дармового газа, вот ганжебдийцы и устроили себе иллюминацию.

Ксавата подмывало поинтересоваться въедливым тоном, когда в этом помещении, срань собачья, в последний раз подметали, но Клетчаб Луджереф цыкнул на него и напомнил о том, что люди шальной удачи этого не поймут. Форменное раздвоение личности, так недолго стать психом, и все из-за окаянной Сорегдийской твари! Если это Шеорт цан Икавенги, пусть Донат его наконец-то убьет, милостивые Пятеро, пусть добро восторжествует над злом…