Рядом с ним лежал картуз с лакированным черным козырьком; на околышке медная пластинка, на которой вычернена лаконичная надпись: «Дворник».

Татарин Мамай был на хорошем счету не только у Савелия Родионова, в полицейском департаменте он имел низший чин, за что получал десяток целковых в месяц. Деньги, разумеется, небольшие, но их вполне хватало, чтобы угостить медовыми пряниками полюбовницу с соседнего двора. Прежде всего Мамай ценил порядок в своем околотке, а потому безжалостно сдавал полиции всякий пришлый элемент и гастролеров, надумавших поживиться за счет Белокаменной. Делалось это не совсем бескорыстно, и за старание он получал дополнительно еще по три рубля.

Окна второго этажа были распахнуты, и, как сладкая музыка, до ушей дворника доносились порой неистовые вскрики брачующейся пары.

Савелий тяжело опрокинулся на подушку.

— Господи, ты меня совсем сил лишил, — счастливо пожаловалась Елизавета. — Ни рукой, ни ногой пошевелить не в состоянии. Что ты сделал с бедной и беспомощной барышней?!

— Я бы попросил прощения, если бы не увидел в твоих глазах неприкрытого восторга, — слегка укорил Елизавету Савелий.

Даже сейчас, сполна насладившись аппетитным телом Елизаветы, он продолжал пожирать ее взглядом, с жадностью подростка, впервые соприкоснувшегося с таинством отношений мужчины и женщины.

— Тебе это только кажется.

— Неужели? А мне показалось, что у тебя глаза просто блестят от счастья.

— Что ты! — Лиза нашла в себе силы, чтобы махнуть рукой. — Все это совершенно не так! Ты наблюдаешь за девичьими слезами отчаяния.

— Вот как? А я-то по своей наивности полагал, что это блестят слезы радости. И даже, грешным делом, стал подумывать о том, что тому причиной был не кто иной, как я.

— Безобразник! — сконфуженно поморщилась Елизавета. — Разве можно смущать такими речами бедную невинную барышню!

Лежать рядом с Елизаветой было в высшей степени приятно. От ее прекрасного молодого тела исходил любовный жар. Если бы Елизавета хотя бы кончиками пальцев коснулась его бедра, то с легкостью сумела бы вдохновить его на очередной любовный подвиг.

— Больше не буду, — покаялся Савелий.

Есть женщины, которые теряют свое очарование уже под утро. Под глазами вдруг обнаруживаются синяки, кожа на лице становится дряблой, а у губ проступают едва заметные морщины. В Елизавете гармонично было все, начиная от жемчужных ногтей и заканчивая пышными бедрами, по-детски припухлыми коленями и изящными ступнями. А уж возлежать на постели она умела и, как бы ни раскидывала ноги, все равно смотрелась обворожительнее и невиннее обнаженной махи.

— Послушай, Савелий, у меня к тебе есть серьезный разговор, — неожиданно произнесла Елизавета. Она подложила под голову ладонь и почти с вызовом посмотрела на Родионова.

— О! Это что-то новенькое. А может, тебе надоело говорить о любви и ты решила поразмышлять о делах?

— Нет, Савелий, я серьезно, — капризно надула губки Елизавета.

— Что ты говоришь! — делано удивился Савелий, подняв брови. — Постель — самое удобное место для ведения подобных разговоров.

— Савелий!

— Я всегда считал, что в институте благородных девиц учатся только серьезные барышни. Слушаю тебя, голубка.

Елизавета, как бы случайно, положила ногу на бедро Савелия, и он почувствовал, как его невольно прожег ток желания.

— Господи! Благородная девица, — застонал Савелий, — если вы будете так вести себя и дальше, то я очень опасаюсь, что наш разговор может закончиться, так и не начавшись. У меня просто не останется сил, чтобы противиться своему желанию.

— Я не хочу, чтобы наш разговор оборвался на полуслове, — фыркнула Елизавета.

— Голубка, ты всегда умела угадывать мои желания.

Ладонь Савелия скользнула по гладкому бедру девушки.

— Савелий, зачем нам все это нужно? Давай уедем отсюда. Насовсем. Денег у нас достаточно, мы можем жить безбедно. Родим красивых детишек, будем жить, как все люди.

— И куда ты предлагаешь съехать, голубка?

— С тобой я готова ехать куда угодно, и совсем не обязательно, чтобы это были Париж или Лондон.

— Барышня, вы меня принимаете за кого-то другого. Я ведь не маврихер, который будет шарить по карманам у богатых господ где-нибудь за границей. Я обзавелся настоящей мужской специальностью — медвежатник! И я не собираюсь менять ее ни на какую другую.

Мужские пальцы нежно скользнули по тонкой девичьей коже, вырисовывая замысловатые вензеля.

— Ты опять все шутишь, Савелий. А ведь я думаю о нас обоих.

— Ты меня не хочешь понять, голубка, я тоже думаю о нас обоих и поэтому только за последний месяц вскрыл три банка. Ты ведь у меня очень большая модница, и нам предстоят немалые расходы.

Пальцы Савелия продолжили свое путешествие.

— Я очень беспокоюсь за тебя. Твое везение не может продолжаться до бесконечности. Когда-нибудь удача может оставить тебя.