Фраза прозвучала двусмысленно, Вова фыркнул. На этом обсуждение прекратили, и дальше наша прогулка по кладбищу проходила в молчании. На одну секунду мне пришла в голову идиотская мысль, что Аладьин на самом деле — покойник и пришел по месту прописки, на здешнее кладбище. Отсюда и все мистические штучки в этом деле!

Нет надобности говорить, что я ненадолго застряла на такой точке зрения.

Мы прошли еще немного и почти наткнулись на Аладьина. Быть может, мы и не заметили бы его, приняв его фигуру за валун или за неуклюжий памятник, так он сливался с грязью… но Вова Крамер вынул из кармана электрический фонарик. Луч этого-то фонарика и выхватил из темноты коленопреклоненного Аладьина.

Он был внутри небольшой, слегка покосившейся оградки. Стоял прямо на надгробной плите, спиной к памятнику. Он опустил голову низко-низко, с длинных черных волос стекала вода, попадая ему за воротник, но он, казалось, не замечал этого.

Лампа — поцарапанная, в нескольких местах закопченная керосиновая лампа — стояла рядом с ним на надгробной плите. Я некоторое время разглядывала его, он поднял голову и, не выказав никакого удивления, сказал:

— А, это вы. Ну зачем светить мне в глаза? Я не хочу светить в глаза, и вы не светите. Вас не хотят убивать, — вдруг взглянул он на меня, — но, наверное, придется, потому что вы разрушаете все.

Я застыла в неподвижности от этих диких слов. Язык мой сперва закостенел, а потом вдруг сам по себе брякнул:

— Может быть, Аладьин, вы мне и скажете, как именно я умру, а?

— Солнце светит, — бормотал он, — вода течет, снег идет… Все, все за меня. Что? — вскинулся он, и его длинный безволосый, почти женский подбородок попал в полосу света Вовиного фонарика. — А, это? Я не хочу ничего знать. Мне просто говорят, а я не могу уклониться. Хотите… вы умрете сегодня ночью? — спросил он. — Впрочем, вместо вас может умереть кто-нибудь другой, если у него желтые носки. Да, может быть, и так.

— Что-о? — воскликнула я. — Как? Откуда ты узнал про желтые носки? Что значит — желтые носки?!

— А что ты так всполошилась, — произнес Вова, — какие еще желтые носки?

— Дело в том, — волнуясь, произнесла я; Вова меня внимательно слушал, в то время как Аладьин сидел с совершенно отсутствующим лицом, — дело в том, что, когда мы удрали из загородного дома Маркаряна и ночевали на моей, так сказать, конспиративной квартире, я дала Маркаряну…

— Чев-во? — возопил Вова.

— …я дала Маркаряну желтые вязаные носки, — продолжала я, не замечая еще одной сомнительной двусмысленности Крамера, — потому что у него, у Гамлета, мерзли ноги. А ты слышал, что только что сказал вот он… Аладьин.

— Слышал… А что он сказал?

— Он сказал, что я, если захочу, могу умереть сегодня ночью. Но вместо меня может умереть кто-нибудь другой, если у него есть желтые носки! Понимаешь? У него, — я кивнула на Аладьина, все так же безучастно сидящего на могильной плите, — не бывает обмолвок, случайных фраз и слов, которые говорятся просто так. И все — ВСЕ — сбывается! Это тебе могли бы подтвердить хотя бы Бармин и Мельников. Если Аладьин упомянул про желтые носки, то он упомянул про ТЕ САМЫЕ желтые носки. Мелочь, но на таких вот жутких мелочах строится все!

— Ну, Женька, ты совсем встала на точку зрения мистиков, фаталистов и оккультистов, — небрежно сказал Крамер, но нечто в его тоне показало, что он сам относится к этим совпадениям серьезнее, чем говорит.

— Я не понимаю, откуда он взял идею про эти проклятые желтые носки, — продолжала я. — И у него спрашивать бесполезно. Но знать о них и о том, что Маркарян спал в них, мог только тот, кто был на конспиративной квартире в ту ночь, когда там ночевали я, Аня… ну и ты, Вова!

Крамер недоуменно кашлянул.

— То есть ты хочешь сказать, — запинаясь, начал он, — что или я, или Аня… сообщили этому типу, которого я вижу в первый раз…

— И я его вижу в первый раз, — вдруг заявил Аладьин, — а татуировка у тебя дурацкая. Забей ее! Не люблю огорчать людей, — как-то потерянно добавил он.

Вова только развел руками и пробормотал:

— Чертовщина какая-то… откуда он…

— Вот что, Вова, — резко выговорила я. — Мне кажется, что нам не сейчас нужно копаться во всем этом дерьме, а необходимо вернуться в Тарасов. И я знаю, куда мы поедем! Нельзя терять ни минуты. Двигай!

Мы уже почти дошли до машины (отстал только Аладьин), как вдруг я резко развернулась и направилась назад. Крамер непонимающе окликнул меня:

— Ты куда?

— Сейчас вернусь.

— Сама же говорила, что надо побыстрее возвращаться в Тарасов…

Но я только отмахнулась от него и решительно направилась в ту сторону, откуда мы только что пришли. Пелена дождя застилала обзор. Я вошла в ограду и, наклонившись, протерла табличку на могиле, возле которой сидел Аладьин. И прочла: «Николай Сергеевич АКИМОВ. 1951–1997».