— Вот провалюсь между стропилами и сломаю себе шею, — хныкала я. — Тогда ты пожалеешь, Уилл.

— Ах, моё сердце разобьётся! Если бы только у меня было сердце, — сказал Уилл и завёл таймер. — На, держи, он прозвонит через десять минут.

Я вырвала у него из рук таймер и полезла вверх по лесенке. Я не сводила глаз с чёрного прямоугольника у себя над головой, так и ждала, что оттуда кинутся на меня летучие мыши. Я жалела, что не догадалась заколоть волосы, хотя Уилл и говорит, что это дурацкие старушечьи россказни. Почему я должна ему верить? Почему Уиллу всегда удаётся заставить меня делать то, что он хочет? Я посмотрела на него сверху вниз.

— А если я буду кричать, ты придёшь и спасёшь меня?

— Обязательно. Как только пройдёт десять минут. А теперь вперёд! Таймер уже тикает, а ты все ещё тут. Залезай!

Я вздохнула поглубже, осторожно поднялась ещё на две перекладины и всунула голову в отверстие люка. Там было так темно, что я ничего не могла разобрать. Я напряжённо прислушалась — не хлопают ли крылья? Вроде не слышно. Пульс у меня так частил, что в ушах будто били барабаны. Я сделала шаг, другой. Задержалась, пошатываясь, на верхней перекладине, и вступила на чердак. И вот я стою на узкой балке и чего-то жду. Голова кружится от ужаса, а я все жду, жду…

Я протянула руку, обмирая от страха. А что, если в темноте меня тоже кто-то ждёт? Впереди ничего не удалось нащупать. Я повела рукой в сторону. Пальцы задели что-то маленькое, твёрдое, очень знакомое на стене. Выключатель! Я быстро повернула его и увидела перед собой чердак. Не какое-нибудь зловещее логово летучих мышей, а самое обыкновенное пыльное помещение, уставленное чемоданами, ящиками и коробками, с баком для воды в дальнем углу.

Я ждала, что Уилл крикнет мне, мол, нечестно зажигать свет. Может быть, ему просто не видно снизу, с площадки. Я осторожно переступила на следующую балку, потом ещё, пробираясь к большой картонной коробке, где хранился игрушечный домик «Лесная семья», все мои старые Барби, пластмассовая собачка на колёсиках. Присела на корточки, погладила одну за другой игрушки, которые когда-то так любила, будто на минутку вернулась в детство.

Принялась рыться в других коробках. Там было столько разных скучных, неинтересных вещей: старые чайные сервизы, запасные пуховые одеяла, спортивный инвентарь, целый ящик полицейских башмаков, шлемов и одна резиновая дубинка. Потом мне попалась коробка с вещами для младенца. Крошечные розовые платьица, белая шаль, вязанная крючком, белая крестильная рубашечка с розовенькой кофточкой, малюсенькие бело-розовые полосатые пинетки… Я надела по одному вязаному башмачку на указательные пальцы и подвигала ими, будто это были марионетки.

Я пробовала искать коробки с игрушками Уилла, с его детскими одёжками, с его вязаными башмачками. Ничего такого мне не попадалось. Я переходила от одной коробки к другой, пока не забралась в самый дальний угол чердака. Оставалась всего одна коробка, но она была плотно обклеена скотчем. От этого мне только стало ещё любопытнее. Я тянула и срывала клейкую ленту, пока не сумела открыть коробку.

Там тоже оказались детские вещички, аккуратно завёрнутые в белую папиросную бумагу, перевязанные голубыми шёлковыми ленточками. Я принялась развязывать один бант за другим, и передо мной появлялись крошечные васильковые пижамки, махонькие джинсовые комбинезончики, бело-синее лоскутное одеяльце, все новенькое, ни разу не использованное. На самом дне лежал альбом с фотографиями. Я его открыла и на первой странице увидела надпись, сделанную маминым почерком: «Наш любимый маленький Уильям».

Я прижала альбом к груди. Я знала, что должна показать его Уильяму. Очевидно, мама с папой очень любили его с самого первого дня, как усыновили.

И тут я увидела дату рождения, написанную маминым наклонным почерком, ярко-синими чернилами. Дата была неправильная. Я ничего не могла понять. Посмотрела на фотографии. Вот новорождённый младенец в стандартной роддомовской колыбельке, с худеньким личиком в форме сердечка и с довольно длинными прядями чёрных волос. Он удивительно похож на меня. Вот несколько фотографий, где мама держит его на руках. Она здесь совсем другая, гораздо моложе, глаза у неё сияют, щеки разгорелись, она улыбается. На следующем снимке малыша держит папа, он смешно приставил к голове ребёнка свою полицейскую фуражку и с гордой улыбкой смотрит на сына. Вот большой студийный цветной фотопортрет, малыш сидит, прислонившись к подушке, так славно улыбается, у него такие большие голубые глаза.

Глаза Уилла зеленые.

Я наскоро перелистала альбом до самой последней страницы. Ещё один снимок — маленький, немного не в фокусе. Мама в больничной палате. Она держит ребёнка крепко-крепко, как будто ни за что на свете не согласится его отпустить. Ребёнок лежит у неё на руках совсем неподвижно. Глаза у него закрыты.

Внизу страницы мама что-то написала, на этот раз очень неразборчиво. Ещё одна дата, три месяца спустя после той, которой начинался альбом. Дата рождения и дата смерти.

Зазвонил таймер. Я скорее нажала кнопку, чтобы он заткнулся. И стала ждать, когда Уилл меня позовёт. Я не знала, что делать. Он должен увидеть этот альбом своими глазами. Я решила подождать, пока Жасмин уйдёт домой. Это очень личное, это касается только меня, Уилла и нашего маленького братика, которого я никогда не видела. По-видимому, мама с папой обожали этого голубоглазого мальчика, своего первенца. Вот они и попытались заменить его Уиллом.