Что нужно знать о Ницше вне подробностей, в том числе гомосексуальных? Интимно-персоналистическая или, как сейчас по делу и без дела говорят, личностная детерминированность его философии шла отнюдь не отсюда, не из сексуальных его склонностей. Она шла от болезни. Болезнь Ницше куда важнее любых его сексуальных девиаций. Болезнь была его школой, он создал самую настоящую философию болезни. Эти его мысли были подхвачены и блестяще развиты Томасом Манном, в замечательной формулировке: болезнь как критический противовес миру. Сам Ницше вычеканил другую, еще более замечательную формулу: больной не имеет права на пессимизм. Вот отсюда идут все его дифирамбические гимны здоровью и избыточной силе бытия, то, что справедливо было названо философией жизни. В этой школе Ницше понял, что философские идеи рождаются как мистифицированное выражение индивидуального опыта. Мистификация самого Ницше была в том, что он писал не о своем опыте, а вопреки ему. Философия, понял Ницше, как и искусство, не терпит прямоговорения. В этом ее кардинальное отличие от науки, которая может и должна быть безличной, объективной, а по-другому сказать - бесчеловечной. Ницше доподлинно очеловечил философию. Позднее это стали называть экзистенциализмом.

Разговор о гомосексуализме Ницше (подлинном или мнимом) избыточен. Ницше понятен и без этого. Я бы даже сказал: он хорош и без этого. Хотя, конечно, гомосексуализм, как всякий эксцентричный опыт, способен необыкновенно утончить человека.

Еще одно обстоятельство, связанное с этим. Культурно неприемлемые сексуальные интересы - а во времена Ницше именно так обстояло дело с гомосексуализмом - делают их ингибированными, вытесненными из сознания в бессознательное, откуда они и посылают свои импульсы, символически репрезентируемые в творчестве или просто в поведении. Но случай Ницше другой, и он определяется одним высказыванием Фрейда: когда сознание потрясено, бессознательное умолкает. Сознание Ницше было потрясено его болезнью.

Мы видели в статье Эдварда Ротстайна отнесения философии Ницше к событиям и духовным движениям двадцатого века. Это один из парадоксов его творческой судьбы. В свое время еще Бердяев писал в сборнике "Вехи", что Ницше пригодился всем и был растаскан по всем лагерям. Этот одинокий ненавистник всякой демократии вдруг пригодился именно демократом, иронизировал Бердяев. Интересно, что подобная судьба ждала Ницше и в Америке. Об этом и писал с приличествующим негодованием упоминавшийся Ротстайном американский культурфилософ Аллан Блум. Стоит привести соответствующую цитату из его нашумевшей книги "Затмение американского разума":

Современная демократия, конечно же, была объектом критики Ницше. Ее рационализм и эгалитаризм был для него противоположностью творчества. Ницше призывал бунтовать против либеральной демократии с куда большей страстью, чем делал это Маркс. Но несмотря на это или, может быть, благодаря этому, новейшее демократическое развитие и эгалитарное сознание нынешнего гражданина демократии в значительной мере определяются ницшевским пониманием проблем.

Демократия в ее исторических истоках была мировоззрением пристойной посредственности в ее противостоянии блестящим порокам старых режимов. Но совсем иное дело сегодняшние демократии, в которых любой гражданин, по крайней мере, потенциально абсолютно автономен и сам выступает творцом собственных ценностей, своего собственного жизненного стиля, "лайф стайл".

Ценностный релятивизм оказался большим облегчением от вечной тирании добра и зла, от груза стыда и вины. Больше нет надобности чувствовать дискомфорт от дурной совести - достаточно только произвести необходимую ценностную коррекцию. И эта потребность освободиться от напряжений и обрести мир и счастье в мирном и счастливом мире - первый знак восприятия обыденным американским сознанием наиболее изысканных постулатов германской философии.

Некоторые немецкие идеи не потребовали даже английского перевода для того, чтобы войти в повседневную речь американцев. Философские тонкости, уместные в устах веймарской интеллектуальной элиты, стали в Америке расхожими, как чуинг-гам. Америка сглотнула, не переварив, продукты европейского нигилистического отчаяния. Это нигилизм вне бездны, нигилизм с хэппи-эндингом. Американский "лайф стайл" сделался диснейлэндовской версией катившейся в бездну Веймарской республики - Германии 20-х годов.

Ницше сказал: не вокруг нового шума - вокруг новых ценностей вращается мир: он вращается бесшумно. Ницше сам был таким открывателем новых ценностей, и мы сейчас вращаемся вокруг него - но вращаемся с визгом. На нашей американской сцене разыгрывается комический спектакль - как демократический человек одуряет себя заимствованными изысками чужой и чуждой культуры.

Наследие Ницше, немецкое наследие вообще противоречит великой американской культурной традиции, утверждал Блум. Америка была основана как страна "общего", то есть здравого смысла, и это общность коренилась и обосновывалась нормами просвещенческого рационализма. Америка была страной, как бы воплотившей идеал ненавистного Ницше Сократа: человек разумный не будет делать зла, разум и добро тождественны. Отсюда - традиционная "коммунальность" американской жизни, известная склонность ее к конформизму - черта, отмеченная еще Токвилем в его основополагающей книге "Демократия в Америке". А сейчас каждый дует в свою дудку, и это воспринимается как некая новая норма демократии - отсутствие норм. Рубежом здесь были пресловутые шестидесятые годы, когда американские отцы могли увидеть, сколь неуправляемыми стали их дети. Вот тут и коренится болезнь Америки, предостерегает Аллан Блум. Это то, что называется нерепрессивной культурой, культурой вне норм, культурой созидаемой, а не уже созданной и нормированной. Другими словами: что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Разбить старые скрижали и дать новые - дело творца-гения, а не биржевых игроков на повышение, которых на уоллстритском сленге называют быками.

Уже после Блума эти быки, как известно, профершпилились, и на американской бирже настало время медведей - брокеров, играющих на понижение. Но медведь это также распространенный на Западе эмблематический образ России. Стоит поговорить о темах, поднятых в новых сочинениях о Ницше, в применении к русской культуре.

Таковая очень многое утрачивает в отсутствии как раз психоаналитических ее интерпретаций. Мы сказали, что Ницше понятен вне психоанализа, разговор о его предполагаемом гомосексуализме излишен, не дает ничего принципиально нового для понимания его философии. Но в русской литературе (да и философии) есть сюжеты, просто непонятные и до сих пор непонятые вне психоаналитического подхода. Между тем попытки таких подходов вызывают прямо-таки инквизиторскую нетерпимость людей, считающих себя хранителями и душеприказчиками русской культуры.

Приведу самый, можно сказать, скандальный пример: опыты интерпретации знаменитой поэмы Блока "Двенадцать". До сих пор не понимают, почему в ней появляется Христос во главе красногвардейцев. Чего только не наговорили по этому поводу! Одна интерпретация меня особенно поразила: ее автор доказывал, что это не Христос предводительствует красногвардейцами, а они его преследуют - и стреляют в него. Между тем разобраться в этом сюжете можно даже и без Фрейда - достаточно отечественного гения, Розанова. Это ведь он доказывал, что психологический тип первохристианина - это сублимированный содомит (так в свое время называли гомосексуалистов). Блок находился под очень большим влиянием Розанова, это ясно всем читавшим обоих. Блок увидел Христа по Розанову - как мизогина, освятившего своим присутствием ритуальное убийство Катьки - то есть женщины, то есть России в женском облике. Конечно, выбору такого сюжета всячески способствовали собственные идиосинкразии Блока, латентный гомосексуализм которого чрезвычайно ощутим (а может быть, и не только латентный - очень уж откровенны письма к нему Сергея Городецкого, известной гомосексуальной проститутки).