— Нинея?!

— Гредислава… Боярышня древлянская.

— Боярышня? Так древлянское княжество еще княгиня Ольга… Сто пятьдесят лет прошло!

— Больше. Почти сто восемьдесят. Только род Нинеи такой древний, что для него и триста лет — не срок. Ничего не забыли и ничего не простили.

— Но здесь земли Дреговичей, а не Древлян.

— Где-то же Древлянам надо было укрыться.

— А Беляна? Их матери за двоюродными братьями замужем были.

— Не знаю, Миша, не знаю. Братья те, думаю, тоже не из простых. Был мне наказ от Владыки — дознаться обо всем, да поздно теперь.

— Почему поздно?

— Она не расскажет, а люди ее мертвы все. Покарал Господь, не стал людской кары дожидаться.

— Так о ней сам Владыка знает?

— И не только о ней. Ты думаешь, мало их — от прежних времен оставшихся? Думаешь, смирились они с потерей власти? Мы про них все должны знать, готовыми быть ко всему…

Отец Михаил снова зашелся в кашле.

— Полежи, отче, не разговаривай.

— Нет, я тебя расспросить должен. Намекала, говоришь? На что?

— Ну… Попрекнула, что Экклезиаст христианином не был, а мы его книгу священной почитаем.

— А ты?

— Не нашелся я, не сумел ответить.

— Вот они — происки Врага рода человеческого: посеять сомнение, смутить. А потом это сомнение тебя как ржа изнутри разъест.

— А как же я ответить должен был?

— Потом, Миша, потом об этом поговорим. Люди к ней какие-нибудь приходили?

— Не видел, но я дней семь в беспамятстве был… Или спал, Нинея усыплять умеет.

— Что, и среди дня усыпляла?

— Бывало. Она говорила — сон лучшее лекарство.

— Бывало, значит… А странностей каких-нибудь не заметил?

— Так там все странное, деревня-то вымерла.

— А кто хоронил? Не Нинея же трупы таскала?

— Вроде бы Велимир. Сложил всех на костер, тризну справил, а потом сам повесился.

— Это она тебе сказала?

— Да.

— А поля он тоже в одиночку все сжал?

— Да я же говорю — все странное. Поля сжаты, огороды убраны, скотина вся куда-то подевалась. А у Нинеи запасов на несколько лет и все свежее.

— Помог ей кто-то?

— Она сказала: мир не без добрых людей.

— Настолько добрых, что в жатву свои поля бросили и Нинее помогать пришли?

— Не знаю… Может нечистую силу призвала, а в уплату всю скотину ей отдала?

— Сам-то веришь в то, что сказал?

— Ну… поля же кто-то сжал…

— Ты кликушу-то темную из себя не строй!

"Вот уж хрен вам, стукачом епископального КГБ я не нанимался!".

— Прости, отче, не придумалось больше ничего.

— Я отдохну, Миша, а ты подумай, может еще чего вспомнишь?

До Ратного успели добраться еще засветло. Мишка, въехав в речные ворота, поворотил было к церкви, но отец Михаил, молчавший почти всю дорогу, вдруг подал голос:

— Правь к себе, Миша, и помоги сесть: негоже мне перед паствой слабость являть.

"Вот она — сила церкви: больной не больной, а PR обеспечь! Съездил в логово нечисти, с колдуньей сразился, отрока невинного освободил, теперь семейный конфликт улаживать будет. Орел наш отец Михаил не убоялся и преуспел! Бабий «Интернет» распространит и обсудит, паства оценит и проникнется".

— Войдем в дом, стой возле меня и ничего не говори!

— Да зачем, мы же…

— Не перечь! О семье подумай: если одному можно супротив хозяина дома норов выказывать, значит, и другим тоже! Смиренность и почтение — не блажь старших, а залог крепости семейных уз и покоя в доме, благолепие трудом и терпением создается, а наипаче — обузданием гордыни. Я тебя когда-нибудь плохому учил?

— Нет, что ты!

— Вот и делай, что говорю. Будь ты хоть трижды прав, почтение к старшим являть обязан, понеже младшие, на тебя глядя, к тебе тоже почтения проявлять не станут. Понял?

— Понял, но…

— Никаких «но»! Только стой и молчи. Я за тебя все сделаю, ибо: уничижение паче гордости.

"И в этом, тоже, сила. Иерархическая структура: подчиняйся старшим и получишь право требовать подчинения от младших. Каждый на своем месте работает на достижение общей цели. И попробуй, блин, только вертухнись!".

Все семейство было в сборе: то ли случайно так вышло, то ли ждали, предупрежденные отцом Михаилом.

— Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас!