Майор этот, огромный и громогласный, как генерал, сходу вообразил себе (не разобравшись и даже разобраться не попытавшись), что оказавшийся здесь Хозяин – пресловутый, жульем и интеллигуями зацелованный кандидатишко в русские президенты, Хапуга Номер Один, не пойманный до сих пор органами только по недоразумению – торчит тут с единственной целью: развратить вверенный ему, майору, контингент – купить, обольстить, обдурить, заговорить, глаза им залепить, чтобы пропустили они его, распустяи, нарушив долг и честь, где пропускать не велено. (Сквозь огонь.) Он был слегка пьян, разило от него сладковатым запахом спиртяшки на добрые метр-двадцать, и он был громогласен, неподкупен, бесстрашен, ни в какие эти слухи и мистические разговорчики не верил ни на грош, никого на свете не боялся, ненавидел жулье и поганых дерьмократов и ничего этого от народа не скрывал, а резал правду-матку беспощадно, ломтями, под одобрительный ропот толпы, впавшей, как водится, при виде этого окончательного здесь начальства в состояние предупредительной льстивости. Большой и Малый менты, оба, начальственные инвективы эти выслушивали с обиженным видом незаслуженно заподозренных честных битых фраеров, помалкивали, но поглядывали теперь на Хозяина с естественным осуждением и неудовольствием. Делать здесь стало совсем уж нечего.

– В письменном виде, пожалуйста, – сказал он майору и сунул ему в нагрудный карман свою визитку. – Я принимаю заявителей по нечетным дням, с двенадцати до четырнадцати…

Майор поперхнулся на полуслове – не потому, что ядовитые вежливости эти его сколько-нибудь задели, а потому как раз, что ничего он за собственным рыком и ревом не расслышал, а расслышать ему их хотелось: Хозяин, все-таки, не каждый день с ним разговариваешь. Однако, Хозяин повторять ему ничего, разумеется, не стал, а повернулся тут же и пошел сквозь толпу, которая расступалась почтительно и охотно, источая при этом и льстивость, и неприязнь, и изумление, и одобрение, и еще довольно много других, противоположных между собою, чувств, которые сами по себе редкими, пожалуй, не были, но редко, однако же, встречались все вместе, разом, в одном букете и в таких концентрациях.

Спокойный, хотя и профессионально настороженный Майкл (он шел впереди и именно пред его каменным квадратным ликом толпа раздавалась «в стороны, в мрак») проводил его к машинам. Ванечка, как водится, прикрывал собою тылы, ухитряясь каким-то чудесным образом совсем при этом не наступать на пятки.

У машин (они, обе, поставлены были цугом на обочине) имели место какие-то не совсем штатные события. Костя Балуев почему-то был при машинах не один – стоял между ними и крепко придерживал за предплечье некоего мелкого мужичка, который слабо, как бы формально, дергался, норовя освободиться, и при этом смотрел злобно с видом насмерть перепуганного животного, залетевшего вдруг в западню.

– В чем дело? – осведомился он, подойдя. – Кто таков?

– А вот такая интересная фигура, – пояснил Костя, продолжая придерживать и осаживать. – Сам подошел. С хитрым видом. Подсказал дорогу в объезд – через Сплавной и Некрасово. Примерно десять кэмэ. Но почему-то – шепотом. И вообще явно чего-то скрывает, жлобина. По-моему, так он – наводчик.

– Чей наводчик? – спросил он с естественным недоверием.

– А вот этого, ихнего, Стеньки Разина. Гроб Вакулин которого зовут.

– Гроб?

– Ага. Имя у него по паспорту – Герб, но зовут его в народе ласково – Гроб.

Он пожал плечами и, отворяя дверцу машины, спросил у наводчика:

– Дорога-то хоть приличная?

– Ну! – ответил наводчик. – Нормальная дорога. Как на нее станешь, так и попрешь до самого Некрасова… – говорил он плохо, несвязно, и каша у него была во рту, чтобы понять его, надо было напрягаться, словно он был иностранцем. – И нечего меня хватать, будто я ворюга какая-то… Пусти! Чего ты меня, в самом де…

– Цыц, – негромко сказал Майкл, и наводчик замолчал, словно его заткнули пробкой.

Он включил курсограф, нашел карту района и тут же обнаружилась и дорога. От того места, где они сейчас стояли на обочине, надо было сдать назад метров пятьсот. Там имело место малоприметное ответвление от автострады вправо: третьесортная дорожка (щебенка с гребенкой) на нежилое ныне селение Сплавной, а потом по краю болота Дубровский Мох на опять же нежилое селение Красная Вишерка. Было там где-то сбоку и названное Некрасово, а далее эта дорога шла на Поддубье, мимо Лушина болота, на Горнецкое, Климково и заканчивала свою тридцатикилометровую дугу у населенного пункта Добрая Вода, совсем рядом с автострадой. Весь объезд этот словно нарочно был кем-то построен на случай огненной баррикады поперек пути Петербург-Москва на отрезке Большая Вишера – Малая Вишера.

– А вы сами-то откуда? – спрашивал между тем снаружи у наводчика подчеркнуто вежливый Ванечка.

– Да с Маловишеры я. Местный.

– А здесь как оказались?

– Так… это… Авария! Я и приехал.

– На чем?

– Как на чем? На этом… на мотоцикле… – что-то не ладилось у наводчика не только с дикцией, но и с внутренней логикой, говорил он и вообще-то не совсем уверенно, а тут и вовсе его заклинило. – На велосипеде! – поправился он. – А велосипед сперли. Вот я тут и отираюсь. Хотел вам как лучше. Думал вам надо. Срочно. Подсказать хотел, я же знаю места. Местный…

(Или что-то в этом роде. Чем дальше, чем он сильнее обижался, завирался и волновался, тем труднее становилось его разбирать.)

Он высунулся из машины и спросил его:

– Раз вы местный, что там у вас в Красной Вишерке?

– Известно, что: вэ-че.

– И что там за ВЧ?

– Да откуда нам знать? Солдаты. Машины. Колючка по стене. Говорят, какой-то секретный институт, а нам-то знать – откуда?..

– Вы и в самом деле наводчик?

– Да какой же я наводчик? Да господи! Я же как лучше хотел… Я же вижу: люди в затруднении…