— Не буду подробно говорить о ландшафтах Апфы, с ними легко познакомиться, запросив любой банк информации, — Николай Иванович взглянул на меня с едва уловимой усмешкой, словно распознал мои мысли. — Скажу только, что места, где я побывал, чем-то напоминают наш Памир. А сами апфийцы… Если вы встречали горных таджиков, именно горных, а не равнинных, — кстати, они называют себя памирцами, точно это особая национальность, — то можете представить себе апфийцев: стройные, гордого и несколько аскетического вида люди с чеканной красоты лицами, только не смуглыми, а словно впитавшими в себя призрачную голубизну лунного света. Их отличают врожденное достоинство и ни с чем не сравнимое гостеприимство. Я был на Апфе трижды, с годичными перерывами. Первый раз меня встретили как доброго знакомого, второй — как друга и третий — как близкого родственника.

— Мне приходилось бывать на Памире, — не выдержал я. — И там действительно…

— Тем лучше, — не дал мне договорить Николай Иванович. Казалось, он боится потерять нить повествования. — Так вот, я останавливался в одной семье. Знаете, у апфийцев странные и для нас неудобопроизносимые имена. Поэтому продолжу параллель и воспользуюсь именами памирцев. Назову своих друзей ну хотя бы…

— Сафарбековыми, — подсказал я, вспомнив семью таджиков, принимавшую меня в высокогорном селе Чартем.

— Отлично. Вы, конечно, догадываетесь, что разговаривать приходилось с помощью лингвисторов. Только один из трех братьев Сафарбековых…

— Асалбек!

— …Асалбек, говорил по-русски, с очень необычным, мягким акцентом.

— По-русски? Апфиец?

— Наберитесь терпения, друг мой. Так вот… Отца у них не было: и в апфийских семьях случаются драмы. Семью возглавляла мать — женщина лет пятидесяти, разумеется, по земным меркам, красивая непривычной для нашего глаза яркой, пугающей красотой. Когда я сказал об этом Асалбеку, тот поразился: «Красавица? Да она же старуха!»

Асалбек, в порядке культурного обмена, проучился пять лет на факультете космолингвистики Ленинградского университета. Теперь вам ясно, почему он знал русский? Поначалу его прикрепили ко мне в качестве гида, но вскоре между нами установились дружеские отношения. Вам это может показаться странным, ведь нас разделяла не только разница в возрасте. Говоря о том, что апфийцы похожи на таджиков, я подразумевал ассоциативное сходство. Анатомия и физиология у них кое в чем иные, чем у нас. Но, повторяю, для меня это не главное.

Итак, я сказал, что подружился с Асалбеком. Но скорее мы привязались друг к другу. Асалбек называл меня Никиляиванивич — смешно и трогательно. Его выпуклые, изумрудного цвета глаза под пушистыми ресницами светились при этом такой неподдельной любовью, что становилось неловко, ну чем же я заслужил ее?

Оказалось, однако, что эта необъяснимая любовь… как бы вернее сказать… унаследована мною. Вот что рассказал однажды Асалбек, и рассказ его, взволнованный и сбивчивый, напоминал исповедь, слова рвались, словно непрочные нити, иногда мой друг переходил на родной язык, и тогда я спешил нажать сенсор.

Его история может показаться вам банальной, — Николай Иванович бросил на меня быстрый взгляд, и я снова подумал, что он с самого начала читает мои мысли. — Ну, да каждый понимает по-своему. В меру собственной испорченности, как говорили когда-то…

— Так что же рассказал Асалбек? — спросил я сконфуженно.

— Оказывается, в Ленинграде у него была девушка. А если называть вещи своими именами, то они жили три года как муж и жена. И все это время Асалбек умолял мать благословить их брак. Но она не соглашалась.

— А зачем было просить согласия, они же взрослые! — возмутилась Оля.

— У каждого народа свои обычаи. В давние времена и у нас судьбы детей нередко решали родители. Ну вот… Для Асалбека настал день возвращения на Апфу. Я представляю этот хмурый ленинградский день, толчею космодрома, голос диктора: «Заканчивается посадка…» — и двух людей — апфийца и жительницу Земли, прижавшихся друг к другу в прощальном объятии.

Словом, Асалбек улетел домой, и там его вскоре женили. Я видел жену Асалбека — молоденькую, кроткую женщину с грустными глазами. Тогда у них уже было трое ребятишек.

«Никиляииванивич, — произнес Асалбек под конец исповеди, — в первую же ночь я сказал жене, что не люблю ее и никогда не буду любить, потому что люблю и буду любить всегда другую женщину, которая осталась на Земле».

Николай Иванович надолго задумался, потом встал:

— Вот и все. А сейчас — спать!

Заснуть не удавалось, наверное, не мне одному. Из ума не выходила извечная история: жестокая женщина из-за нелепых предрассудков искалечила жизнь сына. Но почему эту, предельно ясную, ситуацию Николай Иванович назвал «парадоксальной»? В чем он углядел парадоксальность, ведь не случайно же…