— Что за шум? — раздался вдруг властный голос. — Па-чему задержка у котла!

Стражники вытянулись при виде подходившего начальства. Это был сам Индибил, начальник всех рудников, низенький, толстый, с круглым, не лишенным приятности лицом. Серебра на нем было в меру, в руке он держал витой бич с серебряной рукояткой. Его сопровождала личная стража, угрожающе колыхались гребни на их шлемах.

— Блистательный, тут бунтуют рабы… — Стражник стал рассказывать о случившемся.

Индибил не дослушал, коротко махнул бичом, бросил:

— На голубое серебро.

Двинулся было дальше, но тут взгляд его скользнул по Тордулу, который сидел, хрипло дыша, на каменистой земле. Индибил остановился, в раздумье выпятил нижнюю губу.

Горгий воспользовался заминкой.

— Блистательный, разреши сказать… Я здесь без вины… Пусть меня поставят перед судом, у меня есть свидетели…

Но Индибил вроде бы и не слышал его слов. Он все смотрел на Тордула, и тот, встретив его взгляд, выдавил из себя:

— Что, узнал?

Индибил повернулся к старшему стражнику:

— Отменяю голубое серебро. Этого не трогать. За его жизнь ты отвечаешь головой. Понял, борода?

Старший недоуменно кивнул.

— Блистательный… — Горгий повысил голос, но Индибил даже не взглянул на него.

— Живо на работу! — распорядился он и пошел своей дорогой.

«И слушать не хотят, — со злостью подумал Горгий. — Не-ет, правды тут не найдешь…»

Он получил пинок ногой в зад.

— А ну быстрее в колонну! — заорал старший. — Радоваться должен, иноземец, что на голубое серебро не угодил!

Колонна рабов двинулась. Старшин потоптался немного над Тордулом, который все сидел, раскачиваясь и придерживая раненую руку здоровой. Потом велел одному из стражников увести Тордула в пещеру: пусть отлеживается, кто его знает, что за птица, может, он родственник блистательному Индибилу.

Тянулись по каменистым тропам нескончаемые потоки рабов. Горгий с Диомедом шли в паре, поглядывали по сторонам. Изрыты здешние невысокие горы, как муравейник. Всюду чернеют дыры рудников, новых и старых, в которых добычи уже нет, только по ночам рабов туда загоняют. Какой только руды нет в этих горах! Позаботились о Тартессе властители подземного царства Аид с Персефоной, накопили меди и серебра.

Тянулись в горы скрипучие повозки, запряженные быками: везли пищу для рабов, для стражников. Обратно в Тартесс повозки возвращались груженные слитками — там, в городе, искусные руки ремесленников сливали медь с заморским оловом, ковали оружие, делали утварь и украшения.

Видно, не суждено ему, Горгию, исполнить волю Крития, доставить в Фокею оружие. Да и вернется ли он в Фокею вообще?… Хорошо хоть Диомеда здесь встретил — все родная душа. Нетерпелив Диомед, одно у него на языке — бежать да бежать. А как убежишь, если стража кругом. Наслышался уж он рассказов о беглых рабах — почти никому не удалось далеко уйти, всех побросали на рудник голубого серебра, откуда, по слухам, и вовсе нет возврата. Там человек вскоре сам помирает непростой смертью. Отчего — знают только там…

Вот и Тордул на рудники попал. Неосторожные речи вел он тогда в портовом погребе. За это, может, и попал…

Как шел, опустив голову, так и налетел на шедшего впереди кантабра. Тот оглянулся, осклабился. Зубы у него страшенные, как у вепря. Силен кантабр, да туп. Посмеиваются над ним втихомолку рабы из городских: будто у них, у кантабров, не мужчины, а бабы всем заправляют. Что ни народ, то свой обычай…

Медленно втягивалась двадцать девятая толпа в темную дыру рудника. В свете факелов разобрали кайла, рудные ящики, кожаные мешки. Надсмотрщики с криками, с тычками развели рабов по выработкам.

Спустились по веревочной лестнице в круглый колодец, кое-где укрепленный ивовой плетенкой. Внизу от ствола в разные стороны шли ходы, а от ходов — ходки поуже, огибая рудное тело, заложенное здесь подземными духами. В одном из таких ходков разожгли костер, чтобы накалить забой, чтоб растрескалась от огня крепкая порода, — хворосту еще с вечера заготовили. Повалил дым, вытягиваясь наружу, — днем все шахты курились. Ело глаза, першило в горле. Кашляли, плевались. Пока раскалялся забой, поплелись в другую, обожженную вчера выработку.

И пошли вгрызаться чернобронзовыми кайлами в породу. Отвалят глыбу, разобьют на куски помельче, потащат ящик с рудой к колодцу.

Так и шли день за днем — от утренней нищи до вечерней, после которой только и мог Горгий, что натереться салом, соскрести с себя грязь и копоть да повалиться на слежавшуюся солому.

Сегодня Горгию не повезло: велели таскать руду в заспинном кожаном мешке наверх. Уж лучше бить кайлом в забое (можно ведь там разок-другой и не в полную силу ударить), чем мотаться вверх-вниз по веревочной лестнице. Кантабр приволок очередной ящик. Утирался волосатой ручищей, отдыхал, пока Горгий перекидывал куски породы в мешок. Вдруг наклонился, загудел что-то Горгию в ухо. Тот отшатнулся, испуганно посмотрел на заросшее шерстью лицо кантабра: чего нужно этому медведю?