Мистер Эллин, который все еще не мог прийти в себя от выражения «удивительно хорошо сохранилась», заметно смягчился, услышав более справедливую, по его мнению, оценку моей персоны. Он сказал несколько дружелюбнее:

— Это совершенно естественное следствие того, что вы позволите мне, надеюсь, назвать прискорбным, ошибочным решением вашего отца. Как же вы поняли, что ваше предположение безосновательно?

— Не знаю. Понемногу оно сменилось другим — что миссис Чалфонт невзлюбила нас и не хочет оставаться дома во время наших каникул. Этой темы всегда избегали как здесь, так и в Груби-Тауэрс, и расспросы не поощрялись. Я узнал правду лишь в прошлом году, когда мы с Лоуренсом как-то остались наедине у бивачного костра. Он сам смутно понимал — боюсь, он не очень старался выяснять, — что только отцовское решение мешало нам вернуться домой: мы сделали выбор, сказал он, и должны следовать ему. У Лоуренса было неясное ощущение, что миссис Чалфонт тоже несла за это ответственность. Он обнаружил свою ошибку незадолго до нашего отъезда в Южную Америку. Двое наших знакомых всегда относились к нам недружелюбно. С уважением, но замкнуто и отчужденно. Однажды они с Лоуренсом встретились у Августина, который пригласил их на охоту. Лоуренс напрямик спросил их, что значит их поведение. Так это все и выяснилось. Миссис Чалфонт была воплощенная доброта по отношению к ним и к их семьям, а так как они были возмущены историей с катафалком, старалась смягчить их гнев. Эти люди оказались ее преданными друзьями, они знали многое, и Лоуренсу пришлось выслушать неприятные вещи. Тогда, у костра, он рассказал мне все, что ему было известно. По его просьбе я написал нашей мачехе. Писать сам он не мог, так как, по его словам, ему, как старшему, не может быть прощения. Ответ не пришел.

— Миссис Чалфонт не получила вашего письма!

— Откуда вам это известно?

— Миссис Чалфонт говорила мне, что за все время не получила от вас ни одного письма, не считая официальных извещений, написанных мистером Августином Чалфонтом в связи со смертью вашего отца.

— Не понимаю, почему письмо не дошло. Другие, отправленные в то же время, были получены.

— Вы писали по адресу «Серебряный лог», Клинтон-Сент-Джеймс?

— Нет, я не знал точного адреса. Я отправил письмо домой, чтобы его переслали.

— Говоря «дом», вы имете в виду?..

— Парборо-Холл. — В тоне Гая вдруг послышалось легкое беспокойство.

— Понятно, — произнес мистер Эллин, прилагая все старания, чтобы его голос звучал бесстрастно. — Очень жаль. Понятно.

Наступила пауза.

— Я напишу снова, — пообещал Гай.

— Не надо, не пишите. — сказал мистер Эллин. — Миссис Чалфонт сейчас одинока и несчастлива. Мне, возможно, придется долго отсутствовать, продолжая поиски Мартины. Поезжайте к ней.

— Примет ли она меня?

— Это вы увидите, — ответил мистер Эллин с улыбкой. По причинам, известным ему одному, мистер Эллин не счел нужным сообщать кому бы то ни было, каким образом он собирается продолжить поиски Мартины; и когда Гай задержался в дверях, чтобы задать этот вопрос, то услышал в ответ, что у мистера Эллина есть «кое-какие соображения». Оставшись один, он час или два обдумывал эти «соображения», а затем, придя к определенным выводам, сел писать мне письмо. В распоряжении мистера Эллина была масса времени, поскольку ему было ясно, что пока из Грейт-Парборо не отойдет вечерний поезд, он вынужден оставаться на месте.

Писать письмо было занятием нелегким. Мистер Эллин взял с собой в дорогу «В помощь размышлению» Кольриджа, [22] чтобы заполнить свободные часы; но ни одной страницы прекрасных афоризмов не прочитал за целый вечер. Ему не хотелось, чтобы Гай узнал его «соображения» по поводу поисков Тины и, следовательно, чтобы мне, если мои отношения с гостем будут достаточно непринужденными, стали известны его намерения. Несколько часов он провел, «создавая» письмо, которое должно было стать шедевром, сочетающим в себе доброжелательность и осмотрительность.

Вообразите, читатель, чувства, с которыми я получила плод этих усилий, почти полностью лишенный того, о чем мне больше всего хотелось узнать. Это было самое пустое, самое сухое послание, какое мне когда-либо доводилось от него получать. Прилагая (без объяснений) несколько небрежных строк Эммы, он писал, что благодаря случайной встрече с мистером Гаем Чалфонтом, ему стало известно, что Тина была дочерью покойных мистера и миссис Тимон Дирсли из «Рощи», Литтл-Парборо, которые ко времени их кончины испытывали серьезные финансовые трудности. Мистер Лоуренс Чалфонт подтвердил слова Тины о том, что у нее нет родственников. Сам мистер Эллин побывал в «Роще», где заканчивалась распродажа имущества, и взял у служанки адреса Тининой няни и миссис Мориарти, урожденной Мэрфи.

Далее следовали строки, написанные по-человечески: чрезвычайно кроткие и робкие извинения за то, что он вознамерился поместить в «Серебряном логе» порядочное количество мебели, не посоветовавшись с его хозяйкой. Он очень раскаивается в этом.

Заканчивалось письмо сообщением, что вряд ли он сумеет вернуться в Клинтон-Сент-Джеймс раньше, чем через десять дней, а то и две недели. В постскриптуме содержалась просьба: написать миссис Мориарти и попросить ее собщить нам о Дирсли все, что она сочтет возможным. Писать няне, Этель Терьер, по мнению мистера Эллина, было бесполезно.

Вот и все. Он не упомянул о повествовании миссис Тидмарш, скрасившем пассажирам время ожидания на станции в Наксворте; не написал ни о признаниях Гая, ни о том, что посоветовал ему поехать в «Серебряный лог», ни о том, куда сам он, мистер Эллин, направляется и зачем.

Он, как выяснилось впоследствии, собирался в путешествие, которое могло оказаться погоней за несбыточным. Он полагался на собственную интуицию, в которой никогда нельзя быть совершенно уверенным. Отсюда и таинственность, которой он окутал себя, как плащом.