— А всех бездельников — в изоляцию, в Д-113.

— Кстати, об изоляции, — на пороге стояла мисс Глория. — Могу я с вами поговорить, мистер Ларсен?

— А? Ну конечно! Я сам хотел с вами встретиться. Должен принести вам свои извинения, мисс Макнай. Я был…

— Не стоит вспоминать, — перебила она, — вы были тогда на пределе. Но мне интересно знать, долго ли вы еще собираетесь навязываться ко мне в дуэньи.

— Недолго, — он посмотрел на нее внимательно. — До тех пор, пока не придет вам замена.

— Вот как? Кто здесь у вас главный профсоюзный деятель?

— Макзндрюс, разметчик. Но вряд ли он сможет вам помочь: вы же штатный сотрудник станции.

— К той проблеме, которая меня сейчас волнует, это не имеет отношения. Мне необходимо с ним поговорить. По вашей милости я не могу распоряжаться даже своим свободным временем. Это дискриминация, вот что это такое.

— Может быть, но скоро вы сможете убедиться, что я здесь пользуюсь некоторым авторитетом. Юридически я сейчас капитан корабля. А капитан в космосе обладает неограниченной властью.

— Тогда вы должны применять ее разборчиво!

— Вот-вот. Именно этим я и занимаюсь, здесь я с вами согласен, — ухмыльнулся Тини.

Мы не знаем, что сказал ей Макэндрюс, но только мисс Глория стала вести себя совершенно по-другому. После очередного дежурства она заявилась в кино вместе с Далримплом. Тини встал и на середине картины демонстративно покинул зал — из Нью-Йорка как раз транслировали «Лисистрата идет в город».

Тини подстерег ее, когда она возвращалась одна, но подгадал так, чтобы рядом в этот момент оказался я, как свидетель.

— Гм, мисс Макнай…

— Да?

— Думаю, вам следовало бы знать… Это, как его… ну, в общем, главный инспектор Далримпл — человек женатый.

— Вы считаете мое поведение непристойным?

— Нет, но…

— Тогда не лезьте не в свое дело! — Он еще рта не успел открыть, как она добавила: — И да будет вам известно — я знаю, что у вас четверо детей, Далримпл мне все рассказал.

У Тини отвисла челюсть:

— Как… Но позвольте, я ведь даже не женат!

— Как? Вот именно — как, хотела бы я знать, — и она удалилась.

Тини уже не пытался прятать ее в каюте; единственное, о чем он просил, — если она куда-нибудь соберется, предупреждать его об этом в любое время. С той поры он тем только и занимался, что пас ее. Меня так и подмывало предложить ему поменяться местами с Далримплом.

И как же я удивился, когда однажды он поручил мне провести приказ об ее увольнении. Я был совершенно уверен, что он и думать про это забыл.

— И в чем она виновата? — поинтересовался я.

— В нарушении субординации!

Я на это ничего не ответил, а он продолжал:

— Она же приказы не выполняет.

— Зато она работу свою выполняет, и притом хорошо. А эти твои приказы… Да прикажи ты что-нибудь подобное кому из парней, любой выполнять откажется.

— Ты не согласен с моими приказами?

— Не в этом дело. Ты не докажешь ее вину, Тини.

— Тогда уволим ее за то, что она… женщина! Уж это-то я смогу доказать. Я опять промолчал.

— Папа, — он как будто меня уговаривал, — ты же мастер стряпать такие штуки: ну там «никаких персональных претензий, но полагая, что в интересах дела…» и прочая дребедень.

Я составил нечто подобное и по секрету показал Хэммонду. Известно, как радиотехники умеют держать язык за зубами, и я не оченьто удивился, когда меня вдруг останавливает О'Коннор, один из лучших на станции кузнецов, и спрашивает:

— Папа, скажи, это правда, что Старик избавляется от Брукси?

— Брукси?

— Брукси Макнай. Она сама просила так ее называть. Так правда?

Я подтвердил и пошел дальше, раздумывая на ходу, а не лучше ли было ему соврать?

С Земли к нам ракета идет примерно четыре часа. За смену до прилета «Полярной звезды», на которой должна была улететь мисс Глория, табельщик принес мне два заявления об уходе. Два человека — не страшно: с каждым кораблем мы теряли больше. Но не прошло и часа, как он вызвал меня по бригадирскому каналу и попросил срочно зайти к нему в кабинет. Я как раз был снаружи — проверял качество сварки — и поэтому отказался.

— Пожалуйста, мистер Визерспун, — чуть ли не умолял он, — вы должны прийти.

Когда кто-то из ребят перестает называть меня «Папой» — это дурной знак. Я пошел.

Около его двери выстроилась целая очередь, обычно такая бывает, когда на станцию доставляют почту. Я вошел и хлопнул у них перед носом дверью. Он протянул мне целую кипу заявлений.

— Что же это происходит в великих глубинах ночи? — спросил я.

— И есть еще десятка два или три, которых я не успел оформить.

Ни в одном из заявлений не стояло конкретной причины — только «по собственному желанию».