Шрифт:
Внимание Казимира переключилось на испачканный кровью рукав камзола. “Хорошо, что он сшит из красной материи”, – подумал Казимир. Взяв со стола кружку с
Вином, он вылил то немногое, что в ней оставалось, на рукав, а затем не без отвращения стянул с рук липкие перчатки.
– Третий раунд начинается! – громко объявил распорядитель.
Прежде чем подняться, Казимир дождался, пока покалывание в руках и в спине прекратится. Оглядев темный уголок, в котором стоял его столик, он подумал о том, что мертвеца обнаружат не скоро, разве только кто-нибудь поскользнется в луже крови на полу.
Торис взволнованно смотрел как на сцене появляются Зон Кляус и Казимир. Во время первых двух раундов он приветствовал успех своего друга, однако теперь он надеялся на то, что Казимир уступит. Как сможет он править Гармонией? Ему ведь только восемнадцать. Что, если стражники откажутся ему подчиняться? Что, если Хармони-Холл восстанет? Что если народ узнает в нем сироту из “Красного Крылечка”?
Казимир остановился в тени, а Зон Кляус вышел к самому краю сцены и глубоко поклонился. Зрители приветствовали его громкими аплодисментами, и Мейстерзингер поклонился еще раз, выжидая, пока стихнет шум. Несмотря на все свои богатые одеяния и элегантные манеры, он казался Торису болезненным и хилым. Болезненным, испуганным и смертным – отнюдь не безжалостным и свирепым божеством, каким описывал его Казимир.
Когда установилась тишина, Мейстерзингер запел “Балладу о Нинеив”. При первых строках публика снова разразилась аплодисментами – это была одна из самых красивых песен.
В прекрасной Галиале, под древами,К огда о злобе дивный мир не знал,Ж ила Нинеив с желтыми глазами,В озникшая из пены, волн и скалС ады она любовью осеняла,Е й кланялась зеленая листва,Н о гибели она не избежала,В ода холодная ее могилой стала,Н астигла Первою жестокая судьбаН у, а пока в лугах она бродила,В се льнули к ней – и звери, и трава,А птицы вольные поутру собиралисьП ослушать шорох ветра в покрывалахИ спеть Нинеив “Слава и хвала”И тень ее ласкала мраком землю,И распускались яркие цветы,П ри свете солнца, бедные, не смелиС равниться с блеском юной красотыИ н а тень послушно шла за нею,Н о как-то, глядя в зеркало воды,Н инеив отражение узрела,И удивленно вскрикнула “Кто ты?”К то ты, что смотришь дерзновенноС туманной глади древнего пруда?Т ы – бледный юноша, а я – земная дева,Н о что скрывает хладная вода?”И верно на водах покойныхЛ ик юноши кудрявого лежал,Т уман стелился между трав болотных,Н о призрак никуда не исчезалИ молвил юноша, что вместо отраженьяО н к ней пришел из мрачной Тьмы Миров,Ч тобы обнять и чтоб рабой покорнойУ влечь с собой под илистые корниИ там в плену держать вовек вековН о Нинеив вскричала в сильном гневе"Об этой мысли поскорей забудь!Твой мир не просто царство Тени -Там злоба властвует, там света нет ничутьТам руки – ноги, ноги – крылья,Там дождь на небо падает с землиЗа гранью вод от ненависти сильнойЯ спрячу мир свой, светлый и обильный,За той чертой, что боги провели”Но юноша смеялся над НинеивСверчком вечерним, всплесками воды"Твоей, Нинеив вечно буду тенью, Или об этом позабыла ты ?Как только дня прозрачный свет погаснет,Я зыбкую границу перейду,В саду твоем свое посею семя,Детей своих в твоем взлелею чреве,И через них свободу обретуНо говорит ему Нинеив смело"Моей любви не сможешь ты узнать,Всю ночь свеча моя горела,И Тени с ней никак не совладать!Так я решила – значит так и будет!Спокойно ночью мир мой будет спать,Как ни плещи водой о мрачный берег,Как ни ищи в мой светлый мир лазеек,Не стану с Тенью я делить кровать!”И этой ночью, как и прежде,Легла Нинеив при свечахНо под ее волшебным гибким теломГнездились тень и скользкий липкий страхКогда же утром солнце всталоНад Галиэльскою страной,В тени лесов зверье дремало,Как будто Тени слов не знало,Не помня и не видя сновТак дни летели в теплой негеДо самой ночи роковой,Когда порыв холодный ветраНе отнял жизнь у овечки тойИ юноша, из пруда выйдя,Был волен делать что хотел,И смерти демоном, на крыльях,С кинжалом черным в лапах сильных,На ложе Нинеив слетелНаутро Нинеив проснуласьВ своей растерзанной стране,О Тени вспомнив, ужаснулась,И наклонилась к злой волне"О, что ты сделал, дух подводный?За что мой светлый мир казнил?В грехе погрязший и бесплотный,Жестокий зверь, коварный, подлый,Навек себя ты погубил!”Но отвечал ей дух из пруда"Чрез жизнь твою бессмертен я,Покуда ты живешь – я буду!Никто не победит меняПокуда ветер вольный дует,Я буду звать тебя женойДетей моих больные души,Тоскою жизнь твою иссушатЛюбимы с нежностью тобойИ в должный срок родились двоеИз мрака Ночи, света ДняНинеив сына – МедиторномА дочь Мальдивой нареклаОна так сильно их любила,Ч то не опишешь и в словах,Н о души их тоска терзала,Д вух вечных сил война пылала,И мать ложилась спать в слезахО на ложилась при свечахИ при себе детей держала,О т ненавистного отцаИ х как могла оберегалаА утром, гладя их власа,О на о том лишь размышляла,К ак ей судьбе наперекорЗ лой силы усмирить напор,Ч то на свободе пировалаШ ло время, Медиторн мужал,Р ешенье зрело, и тогдаЕ му сестренку поручив,Н инеив встала у прудаП од шорох сброшенных одежд,О на воскликнула"Пора! Терпению пришел конец,Т ы сердца матери, глупец,Не знал Исчезни ж навсегда!”Плеснула хладная вода,Шагнула Нинеив туда,Как камень шла она ко дну,Топя отца детей в прудуНасильник тайный и злодейЕго не тронул суд людей,Но материнский гнев страшней,Чем мрак на дне страны твоей!Но стало в Галиэле той,Пред чьим лицом цветы бледнели,Она погибла молодой,Убив злой разум в черном теле.Вот только с давней той порыПокоя люди не сыскали,Ведь два начала им даны,Они – и Тьмы, и Дня сыныИ успокоятся едва лиВ прекрасной Галиэле, под древами,К огда о злобе дивный мир не знал,Ж ила Нинеив с желтыми глазами,В озникшая из пены, волн и скалС ады она любовью осеняла,Е й кланялась зеленая листва,Н о гибели она не избежала,В ода холодная ее могилой стала,Н астигла Первую жестокая судьбаКогда глубокий голос Мейстерзингера затих, зрители дружно вздохнули, а потом оглушительно захлопали. Звук этот напоминал медленное приближение проливного летнего дождя – осторожное, нерешительное, словно боящееся спугнуть предшествующую тишину, но неизбежное и грозное. Когда буря аплодисментов достигла своего апогея, амфитеатр ревел, словно настоящий водопад, низвергающий в пропасть массу воды.
Теперь настала очередь Казимира выйти к краю сцены. На руках его теперь не было перчаток, плечи ссутулились и округлились, а шаркающая походка как нельзя лучше подходила к его дурацкой маске. Толпа слушателей затихла. Казимир медленно поднял руки и попытался запеть, но из горла его вырвался лишь сиплый шепот.
Наступила мертвая тишина. Казимир схватил себя за горло и попытался снова запеть, но с тем же успехом. Потом руки его бессильно упали вдоль туловища.
По рядам пронесся беспокойный ропот. Казимир медленно снял с лица маску и швырнул себе под ноги. Деревянная маска глухо стукнулась о гранит сцены и несколько раз подпрыгнула. Зрители ахнули. Кровавая царапина пересекала лоб Казимира, черные брови намокли от крови, и под ними сверкали воспаленные глаза юноши. Остановив свой убийственный взгляд на Зоне Кляусе, Казимир заговорил. Его хриплый шепот был слышен далеко в тишине амфитеатра
– В одном поселке, очень похожем на этот, жил один злой и глупый мейстерзингер. Не было человека в том чудесном краю, кто не пострадал бы от его деяний. Однако, когда старый развратник обманом и хитростью овладел прекрасной цыганской девушкой, на него обрушилось страшное проклятье, насланное на него старшей вистани всего цыганского рода. Это было самое подходящее проклятье для него, и вот почему – мейстерзингер тот мог превращаться в гнусную, чудовищную тварь, которая питалась кровью невинных!
Голос Казимира прервался, и он раскашлялся. Все это время он не отрывал своего взгляда от Зона Кляуса, чье лицо покраснело от сдерживаемого бешенства. Злобная усмешка появилась на лице Казимира, и он продолжил свой рассказ.
– Его прелестная жена была невинным и чистым существом и любила мейстерзингера, несмотря на проклятье, вполне им заслуженное. Однако проклятье – несправедливое проклятье! – должно было обрушиться на его первого и единственного сына. Незадолго до его рождения мейстерзингер, мерзкое чудовище и подлый негодяй, приказал своей любящей жене убить ребенка, если вдруг обнаружатся страшные признаки. Жена его нехотя согласилась, но, когда она обнаружила, что ее сын появился на свет с той же самой отметиной, она поняла, что слишком любит его и не сможет разделаться с ним. Опасаясь за жизнь своего первенца, она скрыла от мужа, что сын также проклят. Коварство и двуличие, однако, настолько прочно угнездились в сердце мейстерзингера, что он не поверил жене Он стал следить за сыном, ожидая, не проявится ли какой-нибудь знак