23. Поскольку вышеприведенная модель не учитывает «частичной» памяти, каковой располагают личности внутри «тирании», она предельно упрощена; в этом понимании «тирания» как бы «органически» несовместима с человеческой природой, предоставленной биологией, поскольку не обнаруживает плоскости для потенции руководящих действий, которые являются функциями биографии, характера, склонностей, способностей и т.п. Однако и модель, представляющая эти «локальные» свойства, будет неполной, поскольку она, таким образом, является «акультурной»: культуры были бы в моделировании «энергетически подобными», но «информационно разными» состояниями среди такого их сочетания, которое возможно реализовать в рамках структуры данного строя (примитивная аналогия: возможная множественность «дорожных кодексов» по отношению к идентичной сети одинаковых по техническим параметрам шоссе и автомобилей). Это следующее определение и в то же время еще одно уточнение, потому что оно еще не учитывает свойства такой культуры, которая – как наша – обладает памятью (знанием) обо всех культурах, какие ее предварили и какие открыты в странах, для нас экзотических. Таким методом последовательных приближений можно конструировать разнообразные, все более близкие к реальности, динамические модели реальности.

24. Однако в процессе такого моделирования, если бы даже оно и было возможным, – учитываются ли те своеобразные ценности, в которых как бы выражены этические явления? Можно ли не учитывать при исследовании – скажем – феноменов «борьбы за власть» в рамках правящей элиты личные установки, мотивации, намерения? Мы не утверждаем, что кто-то якобы не мог испытывать особого удовлетворения от попадания в определенные дифференцированные с точки зрения управления элементы структуры, мы только полагаем, что тот, кто моделирует такие явления, может с чистой совестью не рассматривать проблему этого удовлетворения, так же как и так называемого имманентного зла человеческой природы. В данной ситуации он поведет себя как биолог, который, правда, называет некоторые новообразования злокачественными, но никаких намерений раковым клеткам не приписывает и не занимается проблемой, испытывают ли они некое сладострастие, атакуя здоровые ткани организма и уничтожая их локальную автономию. Эти проблемы для онколога совершенно несущественны, однако же его целью является борьба именно против таких системных отклонений гомеостаза.

25. Как можно сформулировать наши суждения? Экспериментов по моделированию, о которых мы упоминали, не ведется, поэтому только в порядке предположения мы можем утверждать: по мере возрастания «окостенения» организационных связей между людьми влияние личного предварительного программирования на поведение индивидуумов все более ослабевает. Мы появляемся на свет без этических воззрений, а только с определенного рода направленной эмоциональной реагируемостью, которая уже младенца заставляет отвечать улыбкой на улыбку и которая лежит в основе так называемой высшей чувствительности, более гибкой в ранний период жизни (в детстве), который – практически во всех культурах – человек переживает внутри семьи; там же он получает первое «этическое образование» одновременно с освоением языка. Полученные в кругу семьи чувственно-эмоциональные установки позже определенным образом экстраполируются на более широкие круги общества, причем этот процесс все более явно детерминирован культурой (в том смысле, что связи между ближайшими родственниками относительно наименее подвержены культурному влиянию). Однако как детская память неадекватна по отношению к требованиям, выдвигаемым структурой строя отдельному гражданину, так и та форма коллективной памяти, которую мы называем культурой, может быть неадекватна по отношению к вызываемым – также и технологически – общесистемным переменам человеческого множества. С ростом темпа эволюции множество ведет себя так, как если бы оно утратило память: оно становится марковским, и его последующие состояния зависят уже только от состояния, актуально фиксируемого. И далее: предварительное программирование «детства» частично создает внутреннюю «антимарковскую» защиту у отдельных индивидуумов; однако то, какова интенсивность этой «защиты» против «утраты памяти», зависит от самобытности культуры, которая ведь сформировала и саму эту семью (таким образом, мы имеем дело с иерархической серией петляющих процессов действия обратных связей: родители учат ребенка тому, чему сами «этически» научились у своих родителей). В сингулярном аспекте также нельзя обойти индивидуальную личностную характеристику (но только в этом аспекте). Таким образом возникает тенденция проявления «этических» поступков как «слабых локальных воздействий». Под «локальным» мы отнюдь не подразумеваем физического расстояния – а только ситуации, в которых отдельный представитель, производя определенные действия, представляет исключительно себя (а не какие-нибудь более или менее значительные группировки вроде слоя, класса, армии, организации, государства и т.д.). Однако все виды этой «защиты» не обеспечивают фактической сингулярной независимости по отношению к «сильным воздействиям», в целом обусловленным принадлежностью к упомянутым выше системам. Напротив: именно эти воздействия на практике побеждают «защиту». По этой причине полностью утопично, к примеру, благое пожелание, согласно которому, чтобы предотвратить войну, достаточно, чтобы все призывники отказались повиноваться властям. А такого никогда не случалось. Ибо господствующие отношения невозможно усовершенствовать призывами к лучшим чувствам – о чем марксистам, впрочем, давно и хорошо известно.

26. Говоря о «технологии этики», мы имели в виду определенные способы моделирования этических феноменов техническими средствами. Однако как невозможно, к примеру, смоделировать изолированные от нейронного субстрата – пусть даже псевдонейронного – эмоциональные явления, чтобы получить «чистую печаль» или «утраченную радость» в пробирке, точно так же невозможно смоделировать то, что этично – вне общества, и именно поэтому мы были вынуждены отступить от тематического центра. Моделирование, в свою очередь, может или стремиться только к тому, чтобы удалось повторить определенные процессы (допустим, «марковское» проявление этики в первобытных культурах), или же оно может иметь результат, отличный от чисто познавательного по причине своей инструментальной пригодности. Иными словами, вопрос в том, поможет ли моделирование произвести гомеостатически правильный выбор «среди множественности этических систем». В своем предельном выражении эта точка зрения гласит, что этика состоит, как и дорожные правила, из определенного набора указаний, того или иного – невыводимого чисто логически из описания материального состояния – однако являющегося производным определенного инструментализма, причем в виде всесторонне оптимального решения. Этика, как и эти правила, призвана минимизировать число вероятных конфликтных ситуаций и коллизий, и к тому же делать это «жизненно», то есть так, чтобы это было всем на пользу и не обременяло бы отдельных представителей излишними неудобствами или страданиями (потому что тогда люди станут повсеместно избегать придерживаться предписаний).

27. Однако может ли рационально мыслящий гуманист до такой степени «технологизировать» свою любовь к общественному благу? Расчет показывает, что человечество в мирное время объединено не только чем-то «благим само по себе» (функциональное бессилие этого суждения представляется очевидным), но что состояние возможно более полной кооперации было бы наиболее статическим, наиболее динамично стабилизированным, максимально защищенным от любых – даже космических – помех; и таким образом – следовательно – этика, подкрепленная инструментальным, экономическим, информационным расчетом – именно то, чему гуманист охотнее всего отдаст предпочтение. Однако нельзя ли – спросим мы – аналогично рационализировать суждение, согласно которому этика разделения, сегрегации, насилия и эксплуатации была бы «по крайней мере не хуже», чем этика в понимании чисто операционном и инструментальном? Так вот, не мы, а действительность доказывает, что знака, указывающего на равенство этих этических систем, – в плане чисто инструментальной компаративистики – поставить нельзя. Инструментальные аргументы беспомощны только (если речь идет о поддержке гуманистических устремлений) по отношению к стационарным культурам, если в одной более господствует мягкость, а в другой – скорее жестокость, но может оказаться и так, что стабильность равновесия в целом в обоих аналогичная. Использовать же чисто гуманистические аргументы – при нашем операционном подходе – мы не имеем права. Мы стремимся их избегать не потому, что охвачены модной кибернетической манией, но потому только, что в культурном отношении они релятивизированы; в свою очередь, если бы то, что в поступках хорошего, могло бы как-то совпадать с тем, что гарантирует – также и во внекультурных периодах – статичность и оптимальную прочность, мы получили бы такой компас для действий, которого не сможет отменить даже самое неожиданное будущее. Положения антиэгалитарные невозможно сравнивать с эгалитарными – в рамках технологически ориентированной цивилизации. Во-первых, и это тривиально, хотя бы потому, что энергия, даваемая рабским трудом людей, несравнима с доступной в природе; далее, поскольку полученные благодаря разделениям (на «своих» и «чужих», «низших» и «высших» и т.д.) состояния равновесия непрочны; если даже пренебречь образующимися в этом случае силами общественного антагонизма и возлагать надежды на неограниченное применение силы, то таким образом стабилизированные структуры могут просуществовать лишь недолгое время, отделяющее одну промышленную революцию от другой. Так, например, новая информационная эпоха отсчитывает время от выведения на постоянные орбиты передающих спутников, которые тотальную «информационную обработку» в каком-нибудь пункте планеты сделают попросту невозможной (чисто технически). Поэтому дезинформировать – с прогрессом передающих устройств – все труднее. В свою очередь, в области экономики цивилизация, если она сумеет подключиться к энергии материнской звезды или же реакции ядерного синтеза и одновременно удержит привилегию частной собственности подобных источников, поступит – только в инструментальном аспекте – очень нерационально и будет вынуждена бороться со все возрастающим количеством проблем, совершенно излишних, поскольку они исчезнут сразу, как только она откажется от принципа этой нерушимой собственности. По всей вероятности, эти расчеты не дают подобных результатов при применении в пределах небольших отрезков времени. Техноэволюция не является точной синтетической заменой справедливости, осуществляемой незамедлительно, той, что плохих наказывает, а хороших награждает – но на более длительное время действия ее именно так и представят. Какая-нибудь однородная тирания могла бы, впрочем, в конце концов, применяя жестокие и изощренные средства, парализовать развитие на некоем достигнутом им уровне – если бы действовала в масштабах всего земного шара (хотя производная нейтрализация ряда действий и исследований могла бы погубить и ее – как только иссякнут энерго-сырьевые источники, соответствующие тому техническому уровню, на котором наступило бы общественное «обездвиживание»). Однако это состояние далеко от реальности; мы наблюдаем как раз ускорение техноэволюционного темпа, который придает вес чисто инструментальным расчетам, поскольку все более явно превращает цивилизацию – в энерго-информационную машину, чье равновесие в целом во все большей степени зависит от равновесия в отдельных точках. И следовательно – если только рассматривать в масштабах всего земного шара (сделать это позволяет техническая интеграция) – этически правильное поведение (в гуманистическом понимании) одновременно является разумным как рациональное, совпадающее с градиентами развития; любое же другое рано или поздно обрекает соответствующий общественный порядок на гибель. Однако следует добавить, что эта гибель может стать судьбой всего вида – как глобальный финал локальной близорукости или просто глупости.

28. В части I мы упомянули о вредном влиянии некоторых технологий на общественные ценности; возникает вопрос, может ли технология функционировать как своеобразный союзник или усилитель этики и, следовательно, как оптимизирующий регулятор человеческих отношений. Это – с некоторыми ограничениями – возможно. Потому что технические средства могут представлять собой модераторы межчеловеческих «столкновений», начиная уже с просто физических; ведь соответственным образом сориентированный подбор технологий производства, строительства и пр. может разрядить свойственные современности ситуации «толчеи» в очень широком понимании – то есть ситуации непрекращающегося избытка индивидуумов, неумышленно соперничающих в обладании материальными благами, местом в транспорте, в квартирном пространстве и т.д. – с которыми мы постоянно сталкиваемся. Правда, таким образом применяемые технологии не функционируют бесконфликтно, потому что одним из результатов их массового внедрения является переход – в наиболее развитых странах – с уровня толчеи пешеходов – на уровень автомобильной толчеи на дорогах. Следовало бы, в свою очередь, этих дорог построить достаточно много, но – как оказывается – это слишком дорого даже для самых богатых. Однако принципиально возможным представляется обволакивание, так сказать, каждого человека своего рода оболочкой технически воспроизведенного «отстранения» от других людей, которое на практике облегчает к тому же сохранение так называемого собственного достоинства (в толпе с ним трудно), а также притормаживает возникновение тривиальных или бедственных конфликтов с окружающими на почве несовершенства быта. Технические средства воздействуют тогда как бы с позиций некоего скептицизма по отношению к этическому совершенству индивидуума: их роль сводится к тому, чтобы он не был вынужден подвергать свою нравственность слишком частым испытаниям (то есть чтобы попросту ему не было бы выгодно быть хамом или свиньей). Таким образом созданный комфорт не является, понятное дело, усилителем этики, но всего лишь амортизатором человеческих контактов, таким, какой профилактически не допускает самой вероятности их заострения. Разумеется, применение такого рода технических усовершенствований утрачивает свое посредническое значение, если они становятся привилегией, а не выравнивающим фактором. Используемая подобным образом технология является посредником, нейтральным с этической точки зрения, поскольку, предупреждая зло, этим и ограничивается. Собственник домика и автомобиля в этическом смысле вовсе не должен быть лучшим, чем бездомный пешеход – просто он далек от определенных ситуаций морально осуждаемого поведения, поскольку вместо этих ситуаций он в состоянии по своему желанию создать другие. И даже такой профилактической функцией технологии не следует пренебрегать.

29. Мы не знаем способов, какими бы технология могла активно способствовать выработке внутренних достойных нравственных установок; однако она может в роли социальной инженерии стабилизировать равновесие общности таким образом, что поведение ее участников становится безукоризненным – чисто внешне. Может быть, существование в столь безукоризненной внешне общности может способствовать закреплению моральных основ.

Критическими точками коллективной структуры, где одни люди могут причинять зло другим, являются точки зависимости одного индивидуума от относительно независимого решения другого. Эти точки не слишком сложно выделить. И снова технологический фактор может редуцировать различные виды такой зависимости (пожалуй, типичной мечтой сегодняшнего дня является повсеместная автоматизация чиновничьей администрации, превратившая бы ее в однозначно четкий механизм, не подверженный «бюрократической отчужденности»), представляя не упомянутую оболочку отдельных представителей, о которой шла речь выше, а как бы фильтровально-распределительную систему, собственность общества в целом, которая безличностно и надежно направляет соответствующих людей на соответствующие должности, объективно устанавливает критерии профессиональной состязательности, а также условия труда, оплаты, действуя как универсальный регулятор, не подверженный какой бы то ни было пристрастности или прямой враждебности. Таким образом можно создать структуру, где личность оберегаема как бы двойным слоем защиты (индивидуальной «технической оболочкой», которая состоит, к примеру, из дома, автомобиля, мастерской, – и общественной системой селекции и направления по жизненным путям), что опять же только усиливает функции технологии как защитной преграды между людьми, которая избирательно не пропускает от человека к человеку определенных действий (осуждаемых этикой). Конструкторским идеалом представляется – если начинать с подобных позиций – общество, в котором никому не нужно «делать добро», потому что никто этого вовсе от нас не требует, разве что в ситуациях совершенно исключительных (катастрофы, аварии, стихийные бедствия), и зла никто никому не приносит, потому что это было бы канительно, сложно и не приносило бы никакой выгоды (кроме, конечно, чистого удовлетворения, которое от нанесенного ближнему зла люди, к сожалению, иногда испытывают). Признаюсь, я не в восторге от подобной модели, но вынужден признать, что в ней заключено много достоинств, каких современное общество чаще всего лишено. Пожалуй, каждый согласится, что замалчиваемым (не полностью) принципом этой конструкции является предельное недоверие к человеку – возможно, и рациональное, но не очень красивое.

30. При всем том главным недостатком этой модели является ее стационарность. Тогда как только в культуре фактически стационарной не слишком существенно, являются ли индивидуальные мотивы поведения результатом внешнего давления или же, может быть, внутреннего, то есть следуют ли они из движений сердца или же из инструментального принуждения. (Я не говорю, что это вообще не имеет значения, поскольку мы рассматриваем только практику, где нравственность, основанная на определенном «дрейфе» или привычке, в своем усредненном варианте неотличима от проистекающей из сознательного выбора добродетели.) Нестационарная же культура должна неустанно регулировать свое достаточно шаткое равновесие; эта нестационарность проявляется в постоянном возникновении, разрастании и смене самых разных организаций (производственных, образовательных, распределительных и т.п.), и сложно представить, как этому трансформизму может соответствовать технология упомянутой «этической нейтрализации» отношений между людьми. В такой культуре имманентные этические ценности оказываются незаменяемыми; выбранная предварительно позиция «недоверия к человеку» требует, чтобы все, даже предполагаемые вредные последствия новых изобретений или технологий, могущие создать почву для (этических, бытовых) злоупотреблений, были бы предусматриваемы с таким запасом времени, который бы позволил соответственно синхронно ввести в действие технологию «этического предохранения». Однако как неравномерность научно-технического развития, так и его непредугадываемость (особенно на длительную перспективу) практически сводят на нет успешность подобной профилактики.