Он высмотрел и себе стул-разножку, тихо устроился поодаль и стал смотреть.

Зеленого луга уже не было. Перед ними была комната без одной, обращенной к зрителю, стены, старинная комната с высокими сводами, жилище ученого – большой глобус с непривычными для глаза, словно неумело нарисованными ребенком очертаниями материков (Америка узнавалась с трудом, а Австралии с Антарктидой не было вовсе), на полках, густыми рядами облепивших стены до высоты поднятой руки, – огромные книги в траченных мышами кожаных переплетах, увесистые неуклюжие реторты и какие-то банки. Бледная широкая полоса лунного света косо легла поперек комнаты, наполовину всосанная витражным стрельчатым окном. Освещала комнату не она, а багровое мерцание – оно вытекало из щелей, тянулось к стенам полосами багрового тумана, скрепленного блестками-искорками, бережно овеивало фигуру в мантии бродячего схоласта и черном квадратном берете, наконечниками стрел нацеливалось на старика в тяжелой роскошной одежде. Это было красиво и немного жутковато – самую чуточку.

Старик шевельнулся в кресле с высокой спинкой:

Так кто же ты?

– Часть вечной силы я, – схоласт отвесил поклон, торжественный до иронии:

Сказал Мефистофель с улыбкой, удивительным образом отстраненной от земных эмоций и чувств. Щупальца багрового тумана колыхнулись, словно подтверждая его слова, придвинулись к Фаусту, сплелись сетью за спинкой кресла, готовые опутать, задушить, если будет на то воля хозяина. А хозяин бросал и бросал все отрицающие фразы, быть может, стараясь убедить в своей правоте прежде всего самого себя, доказать себе, что не ошибается и служит истине.

Снерг быстро узнал Фауста, хотя его лицо изменили парик и биогрим, – Кирилл Новицкий. Мефистофеля он узнал сразу – прекрасное женское лицо, черные волосы до плеч, мягкая пластика, темные, как-то странно блестевшие глаза.

«Снова Влад кого-то эпатирует, поручив роль дьявола Алене», – подумал Снерг, покосившись на неподвижного режиссера – казалось, Шеронин и не дышит.

Влад Шеронин был, бесспорно, выдающимся и весьма известным режиссером, но эта нехитрая аксиома оставалась лишь первой ступенькой лестницы – мало кто мог связно объяснить, куда она вела и откуда. Он постоянно экспериментировал, находил оригинальные интерпретации миллион раз интерпретированной классики, применял в спектаклях самые неожиданные технические достижения эпохи, искал новые формы режиссуры или вовсе выводил из игры самого себя, режиссера, писал пьесы, выступал по Глобовидению как исполнитель песен на свои и чужие стихи, и, как это обычно бывает, эксперименты вызывали самые полярные отзывы – одни хвалили взахлеб, другие неистовствовали в отрицании.

Последний скандал случился в прошлом году, когда Шеронин ставил «Гамлета». Он пригласил Неверару, одного из лучших психологов планеты, Неверару загипнотизировал актеров и на три часа заставил их забыть двадцать второй век – они стали древними датчанами, персонажами трагедии.

Эффект поразил, кажется, и самого Шеронина. Нет, актеры не так уж далеко отошли от текста, хотя доля импровизации была значительной – но это было что-то страшное и чарующее, пугающее то ли непривычностью, то ли неподдельностью. В Эльсинор ворвалось само прошлое, на Землю вернулись умершие тысячу лет назад люди. «Датчане», даже скрупулезно следуя тексту, играли, по сути, совершенно иную пьесу. Слова и поступки оставались прежними, а побуждения, толкавшие к этим словам и этим поступкам, философия, внутренний мир и подспудные мысли героев вылились в тысяча первую интерпретацию, непохожую на все предыдущие – потому что пьесу не играли актеры, никто не играл, на сцене жили древние датчане. Битва критиков, театралов и шекспироведов загремела, в общем, по привычным канонам, не менявшимся за столетия, но неожиданно этот эксперимент заинтересовал психологов, историков психологии и философов – те утащили казус в свои вотчины и там использовали на благо своих наук в дискуссиях и разработках, уже не касавшихся театра и драматургии и плохо понятных дилетантам. Снерг сделал отличный фильм, именно тогда в его жизнь вошла Алена, а Шеронин чуточку недоумевающе раскланялся перед благодарившими его учеными и стал работать над очередным синтез-экспериментом.

Снерг поднял голову – все кончилось, Шеронин встал и махнул рукой:

– Конец. Всем – спасибо.

Тоненько просвиристел Мельпомен, и комната исчезла, унеслась в прошлое, растаяло багровое мерцание, в лунной тишине осталась таежная долина и два человека в старинных одеждах вернулись в двадцать второй век из притчи о хитром черте, замыслившем перехитрить самого себя. Операторы, тихо перебрасываясь профессиональными терминами, выдергивали из земли треноги приборов. Снерг негромко похлопал в ладоши – из уважения и чтобы дать знать о себе.

– Ну, здорово, – ладонь Шеронина была твердой и сильной. – Явился, Снерг? Люблю называть тебя, черта, по фамилии – Снер-рг. Снег, который вдруг зарычал.

– Ассоциации у тебя… – сказал Снерг. С небольшими вариациями эта формула приветствия повторялась ими каждый раз после более-менее долгой разлуки. – А у тебя опять, как я смотрю, что-то новое?

– На том стоим, – сказал Шеронин. – Это тебя вряд ли заинтересует. А вот есть у меня в запасе одна штука – мимо нее тебе никак нельзя пройти. Как фильм?

– Завтра пойдет по третьей, – сказал Снерг. – А на Внеземелье уже сегодня.

– Вельми и зело, – припечатал Шеронин одной из своих обычных присказок. – Отмечать в кругу восторженных друзей ты, понятно, будешь завтра?

– Ага.

– Ну что ж, до завтра.

К Снергу подошла Алена, стиснула его плечи тонкими пальцами, прижалась. Берет схоласта жестко царапнул щеку, Снерг толкнул его подбородком и сбросил, поцеловал знакомые губы и ему, как обычно, показалось на секунду, что кончились все странствия и сошлись в одной точке все дороги. И тут же это прошло – смысл жизни состоял в погоне за ним, жизнь состояла из дороги.

– Я вернулся, – сказал он и приподнял ее голову. – Что у тебя с глазами, снова штучки этого доктора Моро?

Глаза у нее как-то странно светились, казались глубокими-глубокими и странными, словно бы и не человеческими – настоящие глаза черта.

– Контактные линзы, – сказала Алена, улыбаясь ему. – Говорят, мне даже идет.

– Ничего подобного, поехали?

– Сейчас, переоденусь только.

Она скрылась в грузовом мобиле-костюмерной. Операторы с деланным кряхтеньем погрузили Мельпомена, бесшумно взвились, хлестнув Снерга тугим ветерком, их мобили, следом взлетел Шеронин, ухарски просвистав на прощанье Соловьем-разбойником, взмыла костюмерная. Все эти ребята знали Снерга, и в другое время обязательно задержались бы поболтать о древних городах инков, о Мехико, но сейчас никто не стал ему мешать – деликатные люди. Все они понимали насчет разлук и встреч.