Было темно, но Анабель откуда-то знала: в этом мире сейчас не ночь, а поздний угрюмый вечер. Она попыталась хоть что-то рассмотреть и поняла, что стоит в густой тени от стены за каким-то возвышением, накрытым полуистлевшей тканью. Наверху, внутри купола, широкого, как колокол, белели фигуры статуй. Под ними раскинулись окна с цветными треснувшими стёклами, не пропускавшими даже слабого света.

Но детали обстановки мало волновали Анабель. Потому что в этот момент она ощутила… это. Словно удар в висок, словно резь в глазах от набежавших слёз. Она поняла, что не одна. Рядом с ней, совсем близко, был человек.

Человек… Она с силой притиснула пальцы к губам. Сколько лет прошло? Сколько лет с тех пор, как она жила среди людей… любила их… и было изгнана? Сколько? После этого она ни разу не видела людей, не ощущала их присутствия. Ни разу. Только Поросёнок, её Поросёнок… Но разве Поросёнок был человеком? С тех пор, как она привела его в свой тёмный мир, он отдалился от неё; он упивался кровью и магией, и намного больше походил на отпрыска Чёрного рода, чем сама Анабель.

И вот теперь…

Она выглянула — очень осторожно, стараясь не дышать. Это было нелепо — разве возможно её обнаружить, если она сама не захочет?

Вот он. Вот. Она смотрела во все глаза, не замечая, как их заполняет влага. Какая тёплая кожа — она словно касалась её, словно гладила, словно пробовала губами. И как мягко, как размеренно бьётся сердце. Как по — человечески.

Он был очень молод, почти ещё мальчик, — она поняла это сразу, несмотря на темноту, несмотря на то, что лицо его было сухим и измождённым, с острыми углами скул и подбородка. Он стоял на коленях на каменном полу. На таком холодном и жёстком полу. Но он не замечал, не чувствовал этого. Он не двигался — двигались только губы, в углах которых пенилась слюна. Он что-то жарко, исступлённо бормотал, ломая шершавые длинные пальцы. По щекам его расползались жгучие пятна; из-под полуопущенных век сверкали невидящим блеском глаза.

Анабель невольно подумала о том, какое отвращение испытала бы к этому мальчику Белинда. И к его слепой решимости во взгляде, и к протёртой грубой ткани, кое-как прикрывающей тело, и к нечёсаным сальным волосам, спадающим длинными прядями…

Но она, Анабель… Ей было всё равно. Или нет — это нравилось ей ещё больше. От простых крестьян, которых она исцеляла когда-то, тоже пронзительно пахло потом, и лица их были грубыми и рано отупевшими. Но она любила их. Любила!

Сколько времени она смотрела на этого мальчика? Полчаса? Час? Или всю ночь? Стало совсем темно, только безумный огонь его глаз пылал, как и прежде. Минутами ей так отчаянно хотелось выйти, открыться ему, коснуться, провести рукой по этим грязным волосам, ощутить его тепло, его человечность… Она не сделала этого. Но и уйти не могла.

Наконец, он, пошатываясь, встал с колен. Неуклюже двинулся к выходу. Анабель, не отрываясь, смотрела ему вслед.

Вернувшись в замок, в ту самую залу, она со всех ног бросилась наружу, гонимая плетью луны. Она не могла, не хотела здесь оставаться.

Выбежав вон, она налетела с разбегу на Люция.

— Как, ты ещё здесь? — воскликнула она вместо извинений.

— Опомнись, дитя! — вскричал он, опираясь на стену и приводя поспешно в порядок смятый костюм. — Если хочешь полетать, это лучше делать в саду, а не в замке! И что значит — я ещё здесь? Мы расстались буквально минуту назад! Ты что же, решила играть роль моего сторожевого пса?

— Минуту назад? — повторила Анабель. — Ах, да… понятно. Видишь ли, я была в другом мире. Там прошло, наверное, полночи. Или больше. Не знаю.

— В другом мире? — Люций сощурил глаза, что-то вспоминая, затем усмехнулся. — О, конечно. Я и забыл, что в этом зале до сих пор находится игрушка Белинды.

— Игрушка Белинды?! Какая игрушка?! — не поняла Анабель.

— Это было довольно давно. Ещё до твоего рождения, дитя. Но в том мире, насколько я припоминаю, время текло медленнее — так что у них, полагаю, прошло где-то полвека, или даже меньше.

— Но сейчас оно там течёт быстрее!

— Медленней, быстрее, какая разница! — Люций брезгливо поморщился. — Ты думаешь, меня это заботит? За теоретическими вопросами прошу обращаться к дядюшке Магусу, дитя! Лично я предпочитаю практику, — он обнажил клыки в хищной улыбке. Анабель отвела глаза.

— Но что же это за игрушка?

— Монастырь, — охотно ответил Люций. — Вообще-то она была права. Монастыри — весьма занятные места. Помню, однажды я сам… Но тот монастырь, конечно, был женский… Боюсь, после моих визитов ряды монашек сильно поредели.

— Белинда — она — тоже? — прошептала Анабель.

— О, нет. Она поступала тоньше. На мой вкус, так даже чрезмерно тонко. Впрочем, каждому своё, не так ли? Удовольствия, по крайней мере, она получала не меньше.

— Но как?

— Она просто являла себя монахам. Проходила по церкви — и больше ничего. Но этого было вполне достаточно! — Люций не выдержал и расхохотался. — Монахи, бедняги, все как один, сходили с ума или кончали с собой.

Анабель посмотрела ему в глаза. Внутри неё разрастался мучительный чёрный холод. Она не могла оторвать опустевшего взгляда от этих багровых смеющихся глаз, от губ, всё ещё влажных от крови.