Тут же ожили приборы, стоявшие у изголовья кровати, фиксируя известные лишь медикам параметры, совокупность которых могла рассказать о человеке все.

— Холод… — прошептала девушка, и по спине Сергей пробежал озноб.

Она говорила, не открывая глаз и едва-едва разжимая губы. Говорила в пустоту, которую должна была видеть сейчас перед собой, не открывая глаз. Быть может это был бред, и это слово, сорвавшееся с ее губ, можно было списать на лихорадку (один из немногих приборов, назначение которых понимал Сергей, высвечивал на зеленоватом табло 38,4 °C), но отчего-то Сергей был уверен в том, что это слово предназначалось ему. Она звала его, а может быть просто пыталась что-то сказать…

Но откуда случайная жертва буранника могла знать прозвище «Морского дьявола», случайно оказавшегося в нужном месте и в нужное время, чтобы спасти ей жизнь?

Дверь распахнулась так резко, что Сергей от неожиданности вздрогнул, и обернулся к вошедшим с таким выражением лица, что двое медиков поневоле попятились к двери. Должно быть, какие-то показатели отклонились от нормы, раз это привлекло внимание врачей…

Холодов предостерегающе поднял руку, а затем приложил палец к губам.

— Холод… — вновь прошептала девушка и открыла глаза.

Ее взгляд молниеносно обежал всю комнату — также, как обежали бы ее глаза самого Сергея, очнись он в незнакомой обстановке. Ее цепкий взгляд задерживался на каждом предмете не больше сотой доли секунды, но Холодов почему-то был уверен, что она фиксирует каждый сантиметр комнаты в памяти, как сделал бы это он сам, профессиональный боец, всегда ожидающий опасных сюрпризов от неизвестности.

— Ты… — одними губами произнесла она, остановив взгляд на Сергее, — Приди сюда, когда сядет солнце.

Прелестные карие глаза вновь закрылись, а руки безвольно упали на кровать. Девушка сказала все, что хотела…

— Это она вам? — ошарашенно спросил один из врачей, — Вы знакомы?

— Насколько я помню, нет… — ответил Сергей, который чувствовал себя, пожалуй, в гораздо большей степени выбитым из колеи, чем эти двое. В конце концов, они-то всего лишь видели, как беззащитная девушка на несколько секунд превратилась в бойца с отточенными профессиональными навыками, да и то, наверное, не поняли этого… Он же был тем фактором, который спровоцировал это превращение. Он был тем, с кем она заговорила…

Сергей безропотно уступил дорогу врачам, принявшимся за внимательный осмотр своей подопечной, и вышел из палаты, сам не зная, куда направляется. Пройдя несколько десятков метров он, вдруг приняв решение, направился к своему кабинету, надеясь, что Матвеев успел убраться оттуда, а еще лучше — с Айсберга вообще.

Часы показывали 15–14. До захода солнца оставалось меньше двух часов… Был ли это горячечный бред раненной девушки, или же послание, оставленное лично ему — Сергей намеревался придти к ней сразу же после захода солнца, чтобы выяснить это окончательно и бесповоротно.

Все, что произошло после того, как громадное чудовище, отдаленно напоминающее медведя, одним изящным движением перекусило ей руку будто соломинку, запомнилось Геле урывками, и больше напоминало кошмарный сон.

Она смутно помнила чьи-то голоса вокруг себя, которые то ускорялись, сливаясь в протяжный визг, то растягивались словно на испорченном патефоне. Помнила прикосновение к своей руке и боль от укола… Потом ее куда-то несли, мотая из стороны в сторону словно игрушку…

А потом… Потом она осознала, что больше не одинока. Что кто-то еще поселился в ее черепной коробке! Но страха не было! Не было даже удивления — этот кто-то сказал, что он друг, и Геля поверила ему. Этот кто-то сказал, что ему пришлось причинить ей боль ради того, чтобы спастись, и попросил за это прощения. Геля простила его, так и не поняв, как он мог причинить ей боль… он водил ее по лесам и полям, приводил ее на берег чудесной речки, что особенно взбудоражило Гелино воображение, так как, не смотря на то, что зима еще едва успела начаться — она уже забыла, как журчит теплая вода…

Он был всегда рядом, но всегда сокрыт от ее взора, и все те места, куда он приводил ее, — Геля понимала это умом, но отказывалась признать сердцем, — не были настоящими. Он просто водил ее по ее собственным воспоминания или мечтам…

Вот лес, на полянке которого она узнала, что такое поцелуй. А вот и та самая полянка, и даже кажущаяся теперь такой банальной надпись на березе:

— тоже сохранилась где-то в закоулках ее памяти. А вот речка… Мелкая, но бурная, пенящаяся белыми бурунами, взлетающими над водой. Такая неземная и прекрасная… Она вообще не из этого мира! Геля точно знала, какой должна быть Толкиеновская Белогривка [1] … Ведь и в детстве и в юности она не раз мечтала искупаться в ней…