Но прежде чем Любимов добрался до указанного стула, ему пожали руку находившиеся в комнате начальники штаба Фрайдорфской авиагруппы полковник Страутман, военком полковой комиссар Адамсон и капитан Мелихов, числящийся формально командиром группы. Генерал за это время распорядился ввести пленного и позвать штабного писаря, знавшего немецкий язык.

Пленный переступил порог, сделал три шага вперед, остановился. Он был в форме фашистского летчика. Сзади него стали у дверей два матроса с винтовками. Тут же вошел штабной писарь. Ермаченков велел конвоирам побыть за дверью, прошелся по комнате, заложив руки за спину, остановился возле пленного.

— Вот он, любуйся, — сказал генерал Любимову. — Гитлеровский выродок Юлиус Дитте.

При упоминании имени Гитлера пленный вытянулся по стойке смирно, задрав подбородок. Любимов встал, подошел поближе посмотреть живого немецкого летчика. Генерал продолжал, обращаясь теперь к Дитте:

— Отлетался, завоеватель. Знаешь, кто оборвал твою карьеру? — Ермаченков показал на Любимова. — Русские летчики капитан Иван Любимов и старший лейтенант Авдеев. Запомни это, когда-нибудь пригодится.

Писарь перевел слова генерала. Пленный закивал головой, что-то залопотал по-своему и протянул руку Любимову… Рука врага повисла в воздухе.

Наступила неловкая заминка. Нужно было приступать к допросу. Генерал подошел к немецкому летчику, испытующе посмотрел в его глаза.

— Итак, Дитте, вы в плену и надеюсь будете откровенны, — начал Ермаченков через переводчика. — Яков Яковлевич, — обратился он к полковнику Страутману, — записывайте. — И снова к пленному. — Скажите, Дитте, с какого аэродрома вы летаете?

Пленный молчал. Ермаченков пригласил его к столу, развернул изъятую у него карту, повторил вопрос. И снова никакого ответа.

— Напугался, — заключил кто-то. Ермаченков повернулся к писарю.

— Скажи ему, сержант, что никто его не тронет. Скажи, что ему будет сохранена жизнь, если не станет врать.

Писарь пояснил пленному условие генерала и добавил, как заметил Ныч, от себя лишнее. Ныч хотел сказать об этом Ермаченкову, но странное дело — от последних слов писаря Дитте затрясся, побелел и заговорил, торопливо показывая на карте место базирования его части.

— Шаплинка. Шаплинка.

— Аэродром Чаплинка? — уточнил начальник штаба.

— Я, я. Чяплинка.

Дитте ответил на все вопросы подробней, чем от него требовали, и было похоже, что говорил правду. Из его показаний штаб группы узнал, что на аэродроме Чаплинка базируются только истребители. Непонятно лишь было, каким образом после обильных дождей, в бездорожье Украины снабжается аэродром Чаплинка горючим и боеприпасами. Ведь там ни шоссейных, ни железных путей близко нет. Пленный раскрыл и этот, пожалуй, самый главный секрет: ежедневно в полдень на аэродром садятся до десяти тяжеловозов Ю-52 с полными баками бензина, каждый из которых заправляет одновременно по четыре истребителя Me-109. Транспортные «Юнкерсы» доставляют боеприпасы и продовольствие. Дитте попросил лист бумаги и нарисовал схему аэродрома, места стоянок истребителей, где и как происходит заправка их бензином, склад боеприпасов. Зенитной артиллерией аэродром не защищен.

Ермаченков еще раз напомнил пленному, что за правильные показания жизнь ему будет сохранена.

— Завтра полетим с ответным визитом, — закончил генерал, — если обманул или неточно указал время — расстреляем. Понял? Уведите.

Когда за пленным закрылась дверь, Ныч сказал писарю:

— Может быть, объясните нам, товарищ сержант, что добавили от себя при переводе условия генерала?

Писарь покраснел. На него с любопытством смотрели все присутствовавшие.

— Ну, ну, — заинтересовался Ермаченков, — скажи, о чем говорил за меня по-немецки?

— Все точно, товарищ генерал, — заверил писарь, — как говорили переводил. Где сложно было — в вольном изложении.

— Так что же он сказал? — спросил военком у Ныча. Батько Ныч, посмеиваясь, пояснил:

— Сержант пригрозил ему от имени генерала: если, сякой такой, не скажешь правду, возьмем тебя за самое больное место, положим на камень, а другим сверху пристукнем.

— Ах ты шельмец! — голос Ермаченкова потонул в общем хохоте. — А я-то думаю: отчего это он заговорил вдруг. — И сам рассмеялся, потом сказал военкому. — Разъясните Дитте, что у нас пыток к пленным не применяют.

Начальник штаба авиагруппы полковник Страутман доложил обстановку на Сиваше. Резким движением он раздвинул темную штору, скрывавшую большую, во всю стену карту, снял с гвоздя длинную указку, вроде биллиардного кия. Заостренный ее конец скользнул от Каркинитского залива по Гнилому морю до Арабатской стрелки.

— По неполным данным положение на нашем участке фронта обстоит так, — начал полковник.

Любимов слушал начальника штаба рассеянно: то, о чем говорил Страутман, командир эскадрильи видел ежедневно своими глазами. Батько Ныч тоже многое знал из боевых донесений и рассказов летчиков, но всё же достал записную книжку и старался не пропустить ни единого слова: обстановка была напряженной и не вполне ясной.