И я хотел, чтобы мои друзья на вопрос «Как дела у Лэнса?» отвечали: «Очень даже неплохо. Он уже ездит на велосипеде».

Может быть, мне нужно было убедить себя, что я все еще гонщик, а не просто больной раком, каким бы бессильным я ни становился. Это было моим способом противодействия болезни и возвращения ускользавшего из моих рук контроля над собственной жизнью. «Я все еще способен на это, — говорил я себе. — Пусть не так., как это было раныие, но все же способен».

Еще один инцидент произошел, когда я отправился на нашу обычную велосипедную прогулку с Кевином и Джимом Вудменом, моим другом из числа местных велосипедистов. На голове у меня оставались шрамы от операции, поэтому я надел шлем. Мы ехали очень медленно, в прогулочном темпе. Опять же, раньше мне с такой скоростью ездить не приходилось.

Мы доехали до места, где дорога немного поднималась вверх. Преодолеть этот подъем было совсем не трудно. Д, ля этого требовалось всего лишь привстать над седлом и разок-другой нажать на педали. Я проезжал его миллион раз. Раз-два, а потом садишься в седло и катишься с горы.

На этот раз я не смог. На середине подъема я чуть не задохнулся. Велосипед подо мной закачался, и я остановился, поставив ноги на асфальт. Я был почти в обмороке.

Я пытался отдышаться, но мне как будто не хватало воздуха. В глазах мельтешили черные и серебристые точки. Я спешился. Кевин и Джим развернулись и с озабоченным видом подъехали ко мне.

Я сел на бордюр перед чужим домом и опустил голову.

— Что с тобой? — с тревогой в голосе спросил подоспевший Кевин.

— Дыхание перехватило, — хрипло произнес я.-

Езжайте без меня, а я вернусь домой.

— Может, «скорую» вызвать? — сказал Джим.

— Нет, не надо. Просто посижу немного.

Я слышал свое дыхание: «ху, ху». И вдруг мне даже сидеть стало тяжело. Кружилась голова — так бывает, когда слишком быстро встаешь. Только я не стоял.

Я лег на траву и закрыл глаза.

Это смерть?

Кевин испуганно склонился надо мной.

— Лэнс! — громко позвал он. — Лэнс!

Я открыл глаза.

— Я вызываю «скорую», — сказал Кевин в отчаянии.

— Нет, — сердито возразил я. — Не нужно «скорую»; мне просто надо отдохнуть.

— Хорошо, хорошо, — сказал он, успокаивая и себя, и меня.

Через несколько минут дыхание пришло в норму. Я сел. Потом, собравшись с силами, встал. Осторожно оседлал велосипед. Ноги дрожали, но катиться вниз было легче. Мы очень медленно двинулись обратно к дому. Кевин и Джим ехали рядом, не спуская с меня глаз.

Тяжело дыша, я объяснил им, что со мной произошло. Под действием химиотерапии погибают здоровые эритроциты, и в результате снижается уровень гемоглобина в крови. Гемоглобин — это вещество, доставляющее кислород в ткани организма, и нормальный его уровень должен быть в пределах 13–15 г % (8,06-9,3 ммоль/л).

У меня же было 7. Моя кровь стала похожа на воду. Химиопрепараты методично уничтожали ее каждые две недели с понедельника по пятницу. Кислорода и так не хватало, а тут еще велосипед.

В тот день мне пришлось поплатиться за это.

Но ездить я не перестал.

Ангелы есть и на нашей грешной земле. Они могут принимать различный облик, и мне казалось, что Латрис — одна из них. Сторонний наблюдатель увидел бы в ней лишь одну из многих деловитых, вооруженных блокнотами и шприцами медсестер в накрахмаленных халатах. Она работала день и ночь, а в редкие часы отдыха отправлялась домой к мужу, водителю грузовика, и двоим сыновьям, семилетнему Тейлору и четырехлетнему Моргану. Но даже если она уставала, по ней этого сказать было нельзя. Она поразила меня как женщина, совершенно лишенная чувства обиды и прочих негативных эмоций, уверенно, ответственно и решительно делавшая свое благородное дело, и если уж это не ангельское поведение, тогда не знаю, что таковым считать.

Вечерами я частенько оставался один. Тогда Латрис составляла мне компанию, и, если я был в силах, мы разговаривали на разные серьезные темы. С большинством людей я был робок и немногословен, но с Латрис мне нравилось общаться благодаря ее мягкости и экспрессивности. Это была миловидная молодая женщина, не по годам мудрая и уверенная в себе, несмотря на то что ей не было еще и тридцати. В то время как другие люди нашего возраста прожигали жизнь по клубам и барам, она была уже старшей медсестрой онкологического отделения. Я как-то спросил, что ей нравится в ее работе. «Мне нравится хоть немного облегчать людям жизнь», — сказала она.

Она спрашивала меня о велоспорте, и я обнаружил, что рассказываю ей о своей профессии с таким удовольствием, которого прежде не ощущал. «Как это началось?» — спросила она однажды. Я рассказал ей о своих первых велосипедах, о чувстве свободы, которое они несли, и о том, что велоспорт стал для меня единственным занятием в жизни с тех пор, как мне стукнуло шестнадцать. Я рассказал о своих товарищах, об их чувстве юмора и преданности, о своей матери и о том, как много она для меня значит.

Я рассказал ей о том, что дал мне велоспорт, о европейских гонках, о том необыкновенном образовании, которое я там получил, — и богатстве тоже. Я с гордостью показал ей фотографию своего дома и пригласил ее как-нибудь приехать в гости, показал фотографии, сделанные в разное время моей спортивной карьеры. Она смотрела на мои фотографии на фоне пейзажей Франции, Италии и Испании и время от времени спрашивала: «Где это вы?»