Машина пробиралась вперед, одолевая подходы к мосту, и вот уже мост был под ними и городские огни остались позади. Майкл продолжал сидеть с бесстрастным лицом. На болотах его, что ли, скинут или же изворотливый Солоццо переменил в последнюю минуту место встречи? Они почти уже проехали мост, как вдруг водитель заложил на скорости отчаянный вираж. Тяжелый автомобиль подпрыгнул, ударясь о разделительный барьер, и вылетел на полосу встречного движения, ведущую назад в Нью-Йорк. Макклоски и Солоццо обернулись, глядя, не повторил ли кто-нибудь за ними тот же маневр. Водитель погнал обратно в полном смысле с ветерком, мост проскочили в мгновение ока и устремились в направлении Восточного Бронкса. Кружили по окольным улочкам, где позади них не было ни единой машины. Время меж тем близилось к девяти — что ж, убедились, что никто не висит на хвосте. Солоццо, предложив Макклоски и Майклу сигарету — тот и другой отказались, — закурил.

— Классно сработал, — сказал он водителю. — Я это запомню.

Через десять минут машина въехала в небольшой итальянский квартал и затормозила у входа в ресторанчик. На улице не было видно ни души; за столиками доедали обед немногие запоздалые посетители. Майкл опасался, что водитель последует за ними, но нет, он остался в машине. Посредник о водителе не обмолвился ни словом, да и никто о нем не упоминал. Строго говоря, взяв с собой водителя, Солоццо нарушил договоренность. Майкл решил все же не заводить об этом речь, хотя и знал наперед, что его молчание сочтут признаком малодушия, свидетельством того, что он боится повредить успеху переговоров.

Уселись за единственный круглый стол — занять один из столиков, разделенных перегородками, Солоццо отказался. Кроме них, в ресторане оставалось теперь всего двое посетителей. Не Турком ли подсажены, промелькнуло в голове у Майкла. Впрочем, неважно. Все равно не успеют вмешаться, все слишком быстро кончится.

Макклоски заинтересованно осведомился:

— Как здесь итальянская кухня, ничего?

Солоццо обнадежил его:

— Возьмите телятину, такой вам больше нигде не подадут в Нью-Йорке.

Появился официант с бутылкой вина, откупорил ее. Налил до краев три бокала. Как ни странно, выяснилось, что Макклоски не пьет.

— Наверно, из всех ирландцев один я трезвенник, — сказал он. — Насмотрелся, сколько стоящих людей погубило это зелье.

Солоццо умиротворяюще сказал капитану:

— Я буду объясняться с Майком по-итальянски, но не подумайте, будто я вам не доверяю, просто мне трудно выражать свои мысли на английском языке, а хочется убедить Майка, что у меня добрые намерения и все только выиграют, если мы сегодня придем к согласию. Уж не взыщите — это не оттого, что я не доверяю вам.

Капитан Макклоски перевел насмешливый взгляд с одного на другого.

— Разумеется, валяйте, — сказал он. — А я покуда займусь телятиной и спагетти.

Солоццо повернулся к Майклу и быстро, точно горохом сыпал, заговорил по-сицилийски:

— Прежде всего пойми — все, что случилось между мною и твоим отцом, имеет сугубо деловую подоплеку. Я питаю глубокое уважение к дону Корлеоне, я сам с охотой попросился бы к нему на службу. Но пойми опять-таки, твой отец — человек отсталых взглядов. Жизнь движется вперед, а твой отец стоит ей поперек дороги. За делом, которое я развернул, — завтрашний день, это зов будущего, в нем для каждого таятся бессчетные миллионы. А твой отец из-за какой-то отжившей щепетильности идет против течения. И тем самым навязывает таким, как я, свою волю. Нет, на словах он говорит — как хотите, дело ваше, но мы оба сознаем, что это не более чем слова. В жизни мы вынуждены наступать друг другу на горло. По сути, он говорит мне другое — что я должен отказаться от прибыльного бизнеса. А поскольку я себя уважаю и никогда не допущу, чтобы мне навязывали чужую волю, произошло то, чего и следовало ожидать. Прибавлю, что я действовал с одобрения — пусть молчаливого — всех Пяти семейств Нью-Йорка. И что семейство Татталья вошло со мною в долю. Если эта распря будет продолжаться, семья Корлеоне останется в одиночестве против всех. Пожалуй, будь твой отец здоров, вы бы выстояли. Но твоему старшему брату, не в обиду ему будь сказано, далеко до Крестного отца. А вашему consigliori, ирландцу Хейгену, — до Дженко Аббандандо, упокой, господи, душу его. И потому я предлагаю заключить мир, вернее — перемирие. Давайте приостановим все враждебные действия, пока твой отец не поправится и не сможет лично принять участие в переговорах. Татталья, после моих увещаний и ручательств, согласен оставить мысль о возмездии за жизнь своего сына Бруно. Поживем в мире. Ну, а покуда суд да дело — зарабатывать-то на хлеб все равно нужно, — я буду потихоньку заниматься торговлишкой по своей части. Я не зову вас в компаньоны — я лишь прошу семейство Корлеоне не мешать. Таковы мои соображения. Тебя, как я понимаю, уполномочили решать, устраивают они вас или нет.

Майкл сказал тоже по-сицилийски:

— Расскажите подробнее, как вы намерены повести дело, какую именно роль отводите в нем моей семье, какие выгоды оно нам обещает.

— То есть ты желаешь, чтобы я досконально изложил тебе суть своих предложений? — спросил Солоццо.

Майкл ответил серьезно:

— Прежде всего мне нужна твердая гарантия, что не будет новых покушений на жизнь моего отца.

Солоццо красноречиво вскинул ладонь.

— Какие я могу дать гарантии? Я теперь сам спасаю свою шкуру. Представился случай — я его упустил. Ты обо мне чересчур высокого мнения, дружок. Я, знаешь ли, не кудесник.

Сейчас у Майкла не оставалось сомнений, что цель этой встречи — лишь выиграть время, добиться отсрочки на несколько дней. Солоццо обязательно предпримет новую попытку устранить дона Корлеоне. Самое трогательное, что Турок его недооценивает, видит в нем сосунка, губошлепа. В третий раз восхитительный и непривычный холодок острыми иголками разбежался по телу Майкла. Он с огорченным видом поморщился. Солоццо отрывисто спросил:

— Что случилось?

Майкл сконфуженно сказал по-английски:

— Да вино — не в голову ударило, а пониже. Уж я крепился, но… Ничего, если я на минуту отлучусь?

Черные глаза Солоццо испытующе впились в его лицо. Он протянул руку и грубо обшарил Майкла в паху и промежности, проверяя, не спрятано ли там оружие. Майкл с достоинством поджал губы. Макклоски бросил:

— Да чист он. Я ж его обыскал. Я ж их, таких, тысячи обыскал, петушков молоденьких.

Все это Солоццо не нравилось. Без причин — не нравилось, и точка. Он взглянул на мужчину, сидящего за столиком напротив, и вопросительно поднял брови, скосив глаза на дверь, ведущую в уборную. Мужчина едва заметно кивнул, словно бы говоря, что проверял — что там никого нет. Солоццо сказал неохотно: