Шагнул – и замер, в момент ощутив, как свернулась в венах кровь и остановила свое движение.

В кресле за столиком, накрытым на двоих, сидел Слизень.

В своем привычном твидовом пиджачишке, из-под которого неопрятно выглядывала засаленная, видавшая виды рубашонка. В домашних тренировочных штанах с отвисшими коленками и в дырявых тапочках.

Слизень сидел в кресле лицом к дверному проему и смотрел прямо на Евгения застывшим в немом удивлении остекленевшим взглядом.

Лицо у Слизня было залито кровью.

И кресло, и паркетный пол вокруг кресла – все было пропитано красновато-бурой липкой жидкостью. В комнате пахло так, как по утрам пахнет на мясном рынке. Свежей кровью и свежим, еще теплым и почти живым, мясом убитого животного.

Мертвый Слизень, который сидел сейчас в его кресле, пах точно так же.

В том, что он мертвый, сомневаться не приходилось.

Евгений почувствовал острый спазм в желудке.

Сейчас его вырвет, если он не перестанет смотреть. Если он не перестанет дышать этим запахом.

Но взгляд не слушался. Взгляд как будто приклеился к вытаращенным стеклянным глазам мертвого человека. Он все стоял и смотрел в эти мертвые глаза, не понимая, что делать дальше. И очнулся только в тот момент, когда издалека до него донесся тихий, совершенно чужой голос.

– Зачем ты его… убил? – спросила Яна, тронув его за плечо.

Пауза затягивается.

Полутемный зал ресторана наполнен до краев ожиданием – кажется, не меня одну заинтриговал своим интимным шепотом официант Бруно. Сам Бруно давным-давно ушел, а его шепот до сих пор остался возле моего уха теплой и скользкой змеей, щекочущей мочку. Никому и ни о чем не говорящее имя Пабло Гавальда витает в воздухе бабочкой с разноцветными крыльями. Выпуская тонкий хоботок, пробует на вкус вино из бокалов. Капля янтарного «Альмаридо», пара капель «Педро Хименеса» – бабочка уже пьяна, но все никак не может насытиться. Крылья становятся липкими от виноградной сладости. Желтое мерцание свечей притягивает ее, и каждая секунда полета может стать последней.

Пьяная бабочка сладкого ожидания летает от столика к столику, все увлеченно наблюдают ее полет. Мне же хочется прихлопнуть это мерзкое насекомое. Мне холодно и тоскливо, вино только холодит кровь. Я чувствую, что Бруно обманул меня. Обманул меня и всех присутствующих в зале, включая Филиппа Второго вместе с членами королевской фамилии. Неслыханная дерзость. Только вот в чем смысл этого обмана, я до сих пор не могу понять.

В поисках смысла незаметно ныряю рукой в потайной кармашек дамской сумки из белой кожи.

Я люблю белый цвет, кстати. Цвет смерти и снега, цвет абсолютного покоя.

Мне нравится смотреть на него. Нравится вдыхать его в себя.

Пошли все к черту, мне это нравится.

Отодвигаю стул, на время покидая зал ресторана, и вдыхаю в себя белый цвет, уединившись в дамской комнате. Еще раз и еще один раз, последний. Глаза щиплет от слез – на сегодня достаточно. Оглядываюсь по сторонам и не обнаруживаю ни одного свидетеля своих манипуляций.

Возвращаюсь спустя пару недолгих минут и замечаю, что бабочек стало заметно больше. Целые тучи разноцветных бабочек летают под потолком, хлопая липкими крыльями. Они кружатся над моей головой, предвестницы несчастья. Машу руками, тщетно пытаясь их разогнать. В этот момент замечаю, как открывается тяжелая дубовая дверь, ведущая из холла в зал ресторана. Вижу себя, застывшую посреди мрачноватой темноты замка Эскориал. С удовольствием откидываюсь на спинку стула. Оставаясь незамеченной, наблюдаю. Это интересно – наблюдать за собой со стороны, это завораживает.

Мне нравятся мои руки. Они тонкие и изящные. Похожи на крылья. Особенно сейчас, облаченные в длинные, расширяющиеся к запястью рукава. Волосы на голове длинные и светлые, немного спутанные, как всегда, как будто я снова забыла причесаться. Смущенно откашлявшись, приглаживаю растрепанные перья. Придуманное мое отражение все стоит посреди зала и, кстати, даже и не собирается, последовав моему примеру, пригладить волосы на голове.

Двойники, которых мы придумываем себе сами, рано или поздно становятся самостоятельными.

Рано или поздно они начинают жить своей собственной, отдельной жизнью и даже пытаются диктовать свои правила. Я знаю, я прошла через это.

– Иди к черту, – змеиным шепотом проговариваю я вслух и слышу в ответ собственный голос придуманного мной отражения:

– Пойдем домой, Белка. Прошу тебя, пойдем. Поздно уже.

– Иди к черту и не называй меня Белкой, – снова огрызаюсь в ответ. – Иди к черту, или я убью тебя. И причешись, кстати.