— Ты прости, Фарида-баджи…

Но тут же понял, что Фарида не слышит его. Она снова легла. Теперь глаза ее были закрыты, лицо осветилось спокойной улыбкой; ночная рубашка опять была расстегнута. Стараясь не смотреть в ту сторону, Кафар поправил на ней одеяло. Как ни старался он быть осторожным, Фарида вдруг встрепенулась, вскрикнула от испуга и села.

— Кто ты? — закричала она, вглядываясь в него расширившимися от страха глазами.

— Это я, Фарида-баджи, не бойся…

— Кто это — «я»? — Фарида в ужасе вжалась в стену.

— Да я же, Фарида! Я, Кафар…

— Что случилось? — начала она понемногу приходить в себя. — Что тебе надо?

— Ничего, Фарида-баджи, ничего. Просто слышу, ты опять…

Фарида долго смотрела на него тяжелым испытующим взглядом, наконец сказала:

— Хорошо, что разбудил… Сон опять страшный…

— Извини, я хотел как лучше, — пробормотал Кафар и все так же осторожно пошел к двери.

— Если тебе не трудно, — окликнула его Фарада, когда он уже был в дверях, — принеси мне воды… Что-то сердце никак не успокоится…

Кафар принес воды, протянул ей, да так и остался стоять, потому что Фарида стакана не взяла, а снова села в постели, опершись на его протянутую руку.

— А ты-то чего дрожишь? — со смешком спросила она. — Что, тоже дурной сон приснился?

— Какие там сны! Я вообще не спал…

— Интересно… А чего дрожишь? — и вдруг вскрикнула: — Ох, что же ты делаешь!

Стакан неожиданно выскользнул из рук Кафара. И хоть Фарида успела отодвинуться, все равно вода выплеснулась и на ее ночную рубашку, и на постель. Она отбросила одеяло и, сверкнув коленями, спустила ноги. Попробовала натянуть подол — рубашка никак не хотела прикрывать ее заголившиеся ноги. Наконец она догадалась перевернуть одеяло и прикрылась его сухой стороной.

Кафар поднял стакан и снова направился к двери.

— Ты куда?

— Воды принесу.

— Я вижу, с тобой каши не сваришь… Хватит воды.

Кафар замер посреди комнаты.

Фарида устроилась в постели поудобнее — он слышал, как застонала сетка кровати, — и ласково позвала его:

— Кафар!

— Слушаю, Фарида-ба.

— Да что ты опять заблеял свое «сестра» да «сестра»?

— А как же мне еще называть тебя? Растерянность, какое-то детское простодушие, прозвучавшие в его вопросе, растрогали Фариду.

— Ой, мамочки! — продолжала она подшучивать над Кафаром, но голос был таким же ласковым, как минуту назад. — Неужели ты даже таких вещей не знаешь? Вам что же там, в университете, не объясняют, как надо держать себя с женщиной? Нет? И не объясняют, кого как надо называть?

Кафар понимал, что она издевается над ним, его, при всем добродушии, мало-помалу начали выводить из себя насмешки Фариды. Так и подмывало ответить резкостью, задеть ее хоть чем-то, и в то же время он боялся это сделать — боялся, что она снова рассердится, раскричится, а то еще, не дай бог, и выгонит среди ночи из дому. И он счел за лучшее ничего не отвечать ей, а молча, в который уже раз, направился к двери.

— А ну, постой, — приказала Фарида, я повелительные нотки, прозвучавшие в ее голосе, странным образом подействовали на Кафара. Он послушно остановился, ожидая, что она скажет еще.

— Подожди, Кафар, — совсем другим, молящим голосом, в котором слышалась дрожь, попросила она. — Не уходи. Знаешь, мне страшно. Боюсь, и сама не знаю, чего. Особенно когда внезапно просыпаюсь. Бывает, вся просто дрожу от страха. — Фариду и в самом деле снова била дрожь. — Ну, посиди, ради бога, со мной, не обижайся…

Он никак не мог понять, искренне она теперь говорит или же опять иронизирует, но все же нерешительно, медленно приблизился к ее кровати, сел в ногах.

— Нет-нет, сюда садись, поближе, — Фарида сказала это так жалобно, так задушевно, что Кафар, который уже не в силах был отвести свои горящие глаза от ее обнаженной, белеющей груди, от круглых коленей, сразу откинул все свои сомнения.

— Пожалуйста, Фарида-баджи, — промямлил он и пересел.

— Ради бога, Кафар, не обижайся на меня, если я что не так сказала… Не думай чего другого — просто я сейчас не могу одна оставаться. Подожди чуть-чуть, приду в себя — и все. Со мной последнее время что-то такое творится. Вдруг приснится, будто появилась стая волков — сейчас набросятся на меня, начнут рвать на части. Первое время кричала, как сумасшедшая. А потом вижу — Гасанагу пугаю: столько раз за ночь мальчик просыпается, плачет. Нервный стал; обнимет меня — мама, мама, я боюсь… Вот с тех пор и взяла я себя в руки, загнала свой страх внутрь… Я тебя когда впускала в дом, думала, что хоть как-то спасусь от этого ужаса…

В комнате воцарилось тягостное, мучительное молчание. И неожиданно для самой себя, она переложила в слова свою самую большую тайну, самое страшное свое горе:

— Ух, как истосковалась я, парень! По мужскому дыханию истосковалась. Ты, поди, черт знаешь что обо мне думаешь, винишь меня, да что же мне делать! Ведь я всего-то два года и сорок дней прожила с ним. И даже не сорок, тридцать девять. А на сороковой день…

— Ты что, выгнала его?

— Если бы! Сам сбежал.

— Сам? Значит, кто-то из вас виноват был, да? Фарида молчала.