– В Москву вы ехали вместе с Ридашевым?

– В одном купе.

– Может быть, вы припомните, какие на нем были ботинки? И что за вещи он вез с собой?

– Маленький баул. Знаете, такой кожаный коричневый. В руках плащ. А насчет ботинок? Я просто не обратила внимания.

– А трости не было?

– Нет. Но у него были удочки в чехле. Он еще смеялся, говорил, что решил сохранить их на память о печальном случае на реке.

– Вы простились на вокзале?

– Что вы! Григорий Иванович был настолько любезен, что довез нас на такси до самого дома. Он даже оставил свой телефон.

Анна Павловна порылась в шкатулке, стоящей на подзеркальнике высокого трюмо, и подала Диомидову клочок бумажки.

– Это он писал? – спросил полковник, запоминая номер.

– Нет, я, – сказала Анна Павловна. – У него не было карандаша.

– Последний вопрос, – сказал Диомидов. – Вы приехали шестнадцатого в четыре утра?

– Да, – подтвердила Анна Павловна.

Это был тот самый день, когда Диомидов увидел яму в лесу. День, но не час. Яма в лесу возникла через несколько часов после появления в столице Тужилиных и Ридашева.

Давно замечено, что разные люди, оказываясь наедине с чистой бумагой, ведут себя соответственно своим наклонностям и характеру. У графомана, например, вид чистой бумаги вызывает страстную дрожь. Он торопится побыстрее расправиться с ее девственностью и заполняет листки никому не нужными опусами. Настоящий писатель, наоборот, долго и обстоятельно сидит перед стопкой белых листов и не прикоснется к ним пером до тех пор, пока явственно не проступят в его просветленной голове контуры будущей книги. Анонимщик не успокоится, пока не испачкает бумагу грязью, почерпнутой из отстойника своей зловонной души. Отвергнутый влюбленный, увидев перед собой листок, обязательно обольет его слезами. А счастливый, написав письмо, капнет на него духами «Кармен», купленными по такому случаю в ближайшей аптеке за углом.

Словом, как нет двух человек с похожими голосовыми связками или тождественными рисунками капиллярных линий на пальцах, так нет и двух людей, одинаково относящихся к чистой бумаге. Одни любят бумагу линованную, другие – непорочно белую, как платье невесты. Есть индивидуумы, предпочитающие писать на узких четвертушках и осьмушках, а есть и такие, что уважают листы только простынного формата. Кое-кто пишет на розовой бумаге, некоторые – на желтой. Есть любители писать на бумажных салфетках, на срыве с сахарных голов, на обыкновенной серой оберточной и даже на черных пакетах из-под фотобумаги.

Все зависит от склонностей и темперамента. Одни пишут медленно, другие быстро. Люди, любящие подумать, кроме того, часто рисуют на бумаге женские профили или смешных человечков. Диомидов, например, рисовал чертиков. Можно поручиться, что таких чертиков никто в мире, кроме Диомидова, рисовать не умел. Хотя Диомидов и не был художником.

Рисуя, Федор Петрович думал о деле, которое с неимоверной быстротой стало обрастать новыми, крайне странными фактами.

Полчаса назад он вышел из кабинета генерала. Разговор был долгим. Полковник рассказал о сосенских наблюдениях и о беседе с Анной Павловной. Часть дня он посвятил наведению справок о дневниках Беклемишева.

– И наткнулся на Ридашева, – сказал он, невесело усмехнувшись.

Генерал не понял. Диомидов пояснил, что майору Беркутову очень быстро удалось установить адрес музея, в котором хранились эти дневники. Но их там не оказалось. С месяц назад их обнаружил в архивах писатель Ридашев. Его заинтересовала личность Беклемишева. Дирекция музея любезно выдала дневники. И Ридашев забрал их домой.

– Это что же выходит? – спросил генерал. – Наглец живет и здравствует…

– В том-то и дело, что это не тот Ридашев.

– То есть как не тот? – спросил генерал хмуро. – Их что, два? Один ищет дневники, второй убивает старика? Вы это хотите сказать?

– Что-то вроде, – кивнул Диомидов. – Мы успели установить вот что. В Москве действительно живет писатель Ридашев. У него любопытная биография. В 1943 году он попал в плен. С год находился в лагере смерти в Треблинке. Там возглавлял группу подпольщиков. Бежал. Воевал в партизанском отряде. Имеет несколько наград. Писателем стал уже после войны. Одна из его книг пользуется некоторой популярностью.

– Я припоминаю теперь, – сказал генерал. – «Жажда», кажется?

– Да, – кивнул Диомидов. – Так вот. Этот Ридашев в последние дни никуда из Москвы не выезжал. Установлено точно. Беркутов ручается.

– Ручалась кума, да заручка подвела, – усмехнулся генерал.

– Мы успели проверить, – сказал Диомидов и разложил на столе несколько фотографий. – Ромашову показывали. Он сказал, что этот человек ему незнаком. А ведь сосенского Ридашева он помнит.

– Ну, ну, – поощрительно бросил генерал.