– А сами они? Что случилось с ними после адаптации?

– Вероятнее всего, они деградировали из поколения в поколение. Оторванные от привычной жизни, от комфорта, от всего того, что их окружало, они постепенно опускались, пока не встали на один уровень с нашими предками – питекантропами или неандертальцами.

– И это высокоразвитая цивилизация?

– Не забывайте, что они это делали сознательно. Они шли на это, как на подвиг. Я имею в виду первое поколение. Второе, третье или десятое уже не в счет.

– Ваше резюме? – спросил академик.

– Доказать свои предположения опытом.

– Памятрон?

– Вот именно. Другого средства нет и в ближайшее время не предвидится.

После этого разговора Лагутин сделал доклад на ученом совете. Мнения разделились. Никакого конкретного решения принято не было. И так, наверное, продолжалось бы долго, если бы в дело не вмешался случай. Пока шли дебаты и ломались копья вокруг наследственной памяти, Лагутин занимался Бухвостовым. Старик съездил в Сосенск, привел в порядок хозяйство и вновь вернулся в Москву. Теперь он ежедневно приходил в институт. Лагутин дотошно выспрашивал старика и тщательно записывал рассказы о всех видениях, которые того посещали.

– Я думаю, – сказал он Маше, – что родословная Бухвостова непосредственно восходит к адаптированным кошколюдям. Таких экземпляров на земном шаре, вероятно, немного.

– Потомок дикого ангела, – усмехнулась Маша.

– Вполне возможно. Помнишь записную книжку Хенгенау? У него была помощница – Луиза. Она тоже, по-видимому, прямой потомок. Потому и «поле памяти» на нее действовало сильнее. Хенгенау называл его «полем смерти». А оно скорей – «поле жизни».

– А я, – спросила Маша смеясь, – какой потомок?

– Все мы в той или иной степени потомки. Только у одних чувство «поля памяти» сильнее, а у других ослаблено.

В этот день Бухвостов пришел, как обычно, к трем. Maша вынула из ящика стола блокнот. Лагутин уселся напротив старика.

– Итак, Петр Иванович, – начал он и осекся на полуслове. Бухвостов ойкнул, дернулся и завопил:

– Дьявол! Господи, прости меня! Опять дьявола вижу!

Лагутин бросился было к нему, но Маша дернула его за рукав и, бледнея, прошептала:

– Я тоже его вижу.

– Кого? – крикнул Лагутин.

– Не знаю. Может, и дьявола в самом деле.

Лагутин посмотрел в угол комнаты, но не увидел ничего. Мгновенно вспомнил: сегодня физики из ведомства Кривоколенова собирались что-то делать с памятроном. А их бывшая лаборатория рядом, и поле доходит до этой комнаты. «Ты хорошо его видишь?» – спросил он Машу. Она кивнула. Бухвостов же, словно сорванный неведомой силой со стула, вихрем вылетел за дверь, и крик его замер где-то в коридоре.

– Давай, – хрипло пробормотал Лагутин.

– Что? – шепотом спросила Маша.

– Рассказывай, что видишь.

Маша оправилась от испуга. В ней заговорил исследователь.

– Это кошкочеловек, – сказала она. – Он стоит перед окном… Нет, это не окно… Экран, может быть… Такая светлая полоса, и на ней какое-то движение. Он входит в экран… Ой!..

Ты знаешь, я, кажется, понимаю, что это такое… Средство сообщения… Он едет… Ой… Мне что-то мешает. Будто сразу несколько кино смотрю. Все путается, изображения наслаиваются одно на другое… Все… Больше ничего нет…

– Выключили, черти, – досадливо поморщился Лагутин. – Ну, теперь-то мы их проймем… Отработаем режим. И увидим…

И они увидели… Многое из того, что спрятано от глаз человеческих за толщей миллионов лет…

Дом понравился Анне еще издали. Она устало шла пыльной тропинкой вдоль заборов, сквозь дырявую тень коренастых лип, мимо серебристого от старости колодезного сруба — от сильного порыва ветра цепь звякнула по мятому боку ведра, — куры суетливо уступали дорогу, сетуя на человеческую наглость, петух же отошел строевым шагом, сохраняя достоинство. Бабушки, сидевшие в ряд на завалинке, одинаково поздоровались с Анной и долго смотрели вслед. Улица была широкой, разъезженная грузовиками дорога вилась посреди нее, как речка по долине, поросшей подорожником и мягкой короткой травой.

Дом был крепким, под железной, когда-то красной крышей. Он стоял отдельно от деревни, по ту сторону почти пересохшего ручья.

Анна остановилась на мостике через ручей — два бревна, на них набиты поперек доски. Рядом был брод — широкая мелкая лужа. Дорога пересекала лужу и упиралась в распахнутые двери серого бревенчатого пустого сарая. От мостика тянулась тропа, пробегала мимо дома и петляла по зеленому склону холма, к плоской вершине, укрытой плотной шапкой темных деревьев.

Тетя Магда описала дорогу точно, да и сама Анна шаг за шагом узнавала деревню, где пятилетней девочкой двадцать лет назад провела лето. К ней возвращалось забытое ощущение покоя, гармонирующее со ржаным полем, лопухами и пышным облаком над рощей, звоном цепи в колодце и силуэтом лошади на зеленом откосе.