Вскоре Дершовиц узнал, что и это признание Лейси также оказалось ложью. Судебный исполнитель, присутствовавший при первой встрече Лейси с федеральным прокурором, сказал Дершовицу, что Лейси сразу же признался более чем в трех преступлениях. Но федеральный прокурор поддержал Лейси в его замалчивании полной правды, чтобы сохранить доверие к нему как к свидетелю – присяжные могут поверить полицейскому, совершившему три преступления, но полицейскому, совершившему их множество, – никогда. Таким образом, Лейси лгал Дершовицу и тогда, когда говорил, что прокурор был только добровольной жертвой, тем самым скрывая, что они просто-напросто сговорились. Кроме того, осторожный Лейси тайно сделал и сохранил магнитофонную запись своего признания прокурору, благодаря чему мог быть уверен, что прокурор будет всегда оставаться к нему лояльным, защищая его от каких-либо судебных преследований.

Сейчас для нас не имеет значения, что является правдой, а что ложью во всей этой истории, но сам разговор Лейси с Аланом Дершовицом является блестящим примером того, как добровольная жертва, которой обман выгоден, может облегчить лжецу возможность добиться своего. Однако обманутые могут объединяться с обманщиками и по более достойным причинам. Часто человек добровольно становится жертвой обмана из вежливости. Так, хозяйка провожает слишком рано уходящего гостя, не расспрашивая его особо о причинах ухода. Для соблюдения приличий и уважения к чувствам хозяйки достаточно какой-нибудь более или менее правдоподобной отговорки. В таких случаях жертва не только добровольно поддается обману, она даже приветствует подобный обман. И я не включаю в свое определение лжи искажение правды из вежливости или ради соблюдения этикета.

Отношения любовников – другой пример такого рода обмана, в котором обе стороны, объединившись, поддерживают ложь друг друга. Шекспир писал:

Когда клянешься мне, что вся ты сплошь

Служить достойна правды образцом,

Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,

Вообразив меня слепым юнцом.

Польщенный тем, что я еще могу

Казаться юным правде вопреки,

Я сам себе в своем тщеславье лгу,

И оба мы от правды далеки.

Не скажешь ты, что солгала мне вновь,

И мне признать свой возраст смысла нет.

Доверьем мнимым держится любовь,

А старость, полюбив, стыдится лет.

Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,

И кажется, довольны мы вполне! [51]

Конечно же, не все любовные обманы столь добросердечны, и не все жертвы этих обманов хотят быть обманутыми. О заинтересованности же в обмане самой жертвы ни в коем случае нельзя судить по свидетельству обманщика; для него в любом случае предпочтительно декларировать добровольность жертвы, поскольку это уменьшает чувство вины. Ведь если жертва заподозрила хотя бы что-нибудь, она уже наполовину сорвалась с крючка.

Невольные жертвы, дабы избежать расплаты за раскрытие обмана, со временем могут стать и добровольными. Представьте себе положение правительственного чиновника, вдруг заподозрившего, что любовница, которой он так доверял и столько рассказывал о своей работе, шпионка. Сотрудник, занимающийся подбором персонала, может порой стать добровольной жертвой ищущего работу мошенника и скорее взять его в штат, чем признаться в своем ошибочном заключении. Роберта Вольштеттер описывает множество примеров того, как национальные лидеры становились добровольными жертвами обмана со стороны противников – случай с Чемберленом не исключение. «Во всех этих примерах затянувшихся на долгие годы обманов, в игнорировании все возрастающих и явно противоречащих друг другу свидетельств, очень важную роль играют заботливо лелеемая надежда на добросовестность потенциального противника и на те общие интересы, которые якобы имеются у обеих сторон…Противнику остается лишь слегка подталкивать жертву, в то время как последняя склонна в свою очередь еще и отмахиваться от тех действий, которые могут быть расценены как простое занудство» [52] .

Резюмируя все вышеизложенное, можно сказать, что угрызения совести усиливаются в тех случаях, когда:

– жертву обманывают против ее воли;

– обман очень эгоистичен; жертва не извлекает никакой выгоды из обмана, а теряет столько же или даже больше, чем лжец приобретает;

– обман не дозволен, и ситуация предполагает честность;

– лжец давно не практиковался в обмане;

– лжец и жертва придерживаются одних и тех же социальных ценностей;

– лжец лично знаком с жертвой;

– жертву трудно обвинить в негативных качествах или излишней доверчивости;

– у жертвы есть причина предполагать обман или, наоборот, лжец сам не хотел бы быть обманщиком.

До сих пор мы обсуждали из всех возникающих у лжеца чувств только отрицательные: боязнь разоблачения и угрызения совести. Но ложь может вызывать также и положительные эмоции. Ложь может считаться достижением, что уже само по себе всегда приятно. Лжец может испытывать радостное возбуждение либо от вызова, либо непосредственно в процессе обмана, когда успех еще не совсем ясен. В случае же успеха может возникнуть удовольствие от облегчения, гордость за достигнутое или чувство самодовольного презрения к жертве. Восторг надувательства имеет отношение как ко всем сразу, так и к каждому из этих чувств в отдельности, и если лжец не особо старается спрятать их, они тоже могут выдать обман. Невинным примером восторга надувательства является случай, когда какой-нибудь ребенок дурачит доверчивого приятеля. Обманщик должен скрывать свой восторг, даже если его розыгрыш в большей степени адресован тем, кто с не меньшим восторгом наблюдает, как дурачат наивного простачка.

Восторг надувательства также может быть различной интенсивности. Он может полностью отсутствовать; быть незначительным по сравнению с боязнью разоблачения; или же настолько сильным, что выразится в определенных поведенческих признаках. Люди могут признаваться в обмане, желая поделиться своим восторгом с другими. Известно, что преступники рассказывают о своих преступлениях друзьям, незнакомым и даже полицейским, ожидая признания и высокой оценки своих способностей, благодаря которым они так ловко обманывают других людей.