Шрифт:
«Подобное свечение возникает во время мерцания на экране компьютера», – подумала она.
Дженни протянула ему руку:
– Пожалуйста, сними это. Хотя бы на время игры.
Он провел по ее ладони большим пальцем:
– Оно заставляет Томми нервничать?
– Нет… Я, я не знаю. Оно мне не нравится. – Она попыталась отдернуть руку. Его пальцы были холоднее, чем у Тома, но такие же сильные. – Я ненавижу тебя, – прошептала она. – Ты заставляешь меня ненавидеть.
– Ты испытываешь ко мне именно это чувство? Ненависть?
Дженни кивнула. Он нежно притянул ее к себе. Она ошибалась: он был не таким сильным, как Том, а гораздо сильнее. Закричать или вырваться? Но он был так близко… Она ощущала его дыхание. Ее сердце затрепетало, желудок странно сдавило.
– Что ты собираешься делать?
– Целовать тебя… пока у тебя не закружится голова.
Тени закружились вокруг Дженни. Но какая-то часть сознания не изменила ей, хотя ноги начали подгибаться. Она собралась с силами и оттолкнула его.
– Ты – зло, – прошептала она. – Неужели ты думаешь, что я могу полюбить зло? Для этого мне самой нужно стать его воплощением.
Он рассмеялся:
– Нет добра и зла. Есть только черное и белое. Но сами по себе эти два цвета довольно скучны. Однако, смешав их, можно получить так много оттенков…
Она отвернулась.
– Вот, – сказал он, взяв с полки одну из книг Майкла. – Ты читала это?
В его руках был сборник стихов Говарда Немерова. Дженни пробежала глазами строчки, но ничего не поняла.
– Здесь говорится о слове и мысли, – пояснил Джулиан. – Слово – это слово, а мысль – это все остальное. Образ, противоположность реальности. – Он снова улыбнулся. – Можешь воспринимать это как намек.
Дженни все еще ничего не понимала. Она вдруг почувствовала страшную усталость и никак не могла сосредоточиться на стихотворении. Ее веки отяжелели, тело сделалось вялым и неповоротливым.
Джулиан подхватил ее:
– Тебе лучше проснуться.
– Ты хочешь сказать, мне лучше пойти спать?
– Нет, проснуться. Если не хочешь опоздать.
Она почувствовала, что он касается губами ее лба, и закрыла глаза.
«Нужно открыть глаза… нужно открыть..»
Но ее словно укачивало, уносило куда-то на теплых волнах…
Через некоторое время Дженни заставила себя открыть глаза и обнаружила, что лежит на полу в комнате Майкла.
«Значит, это был сон».
Но рядом с ней лежала раскрытая книга. «Современная поэзия». Дженни взяла ее и увидела то стихотворение, которое показывал ей Джулиан.
Теперь, когда она обрела способность мыслить четко и ясно, стихотворение показалось ей более понятным. Но она не могла оценить его по достоинству, так как ее глаза остановились на двух строчках:
Однажды я видел, как на картине Рене Магрита, Слово и мысль соединяются воедино…У нее перехватило дыхание. Она вспомнила репродукции Магрита, которые ей показывал Зак. Мольберт с картиной перед открытым окном. Похожий на кусочек головоломки в пустой комнате…
«Магрит, – подумала Дженни. – О, Господи! Пустая комната!»
Она выронила книгу и бросилась в гостиную.
– Том! – закричала она. – Том, вставай! Ди, Майкл! Это Зак!
Глава 12
Во сне Зак почувствовал, как что-то ползет по его ногам. Вернее, он находился в полудреме. По-настоящему он не спал уже несколько суток. Просто лежал с закрытыми глазами, а мозг никак не мог освободиться от мыслей, наполнявших его в течение дня. Он думал о том, что произойдет, если не спать несколько ночей подряд. Однако сегодня он точно спал, но вдруг проснулся, когда что-то коснулось его лодыжки. Как будто по ней провели чем-то шершавым. Зак замер на мгновение, но этого времени хватило, чтобы все его тело словно обвило толстым канатом. Грудную клетку сдавило так сильно, что перехватило дыхание.
Он открыл глаза и увидел змеиную голову прямо у своего лица. Два глаза мерцали, как маленькие огоньки, а челюсти были распахнуты так широко, что казались вывернутыми наружу. Словно змея хотела проглотить его. Из раскрытой пасти раздавалось бесконечное злобное шипение.
Зак не мог пошевелиться и смотрел на раскачивающуюся змею не отрывая глаз, Потом видение странным образом изменилось: остались только глаза, сверкавшие, как звезды, которые он приклеивал на потолок, когда ему было восемь лет. Позже он оторвал почти все, но несколько штук осталось.