Шрифт:
— Она… гремка… Мою мать убили гремы… — тихо и просто ответил Луня: — Спасибо за угощение, добрый Хозяин, пойду я, пора, Шык уже заждался.
Луня встал, отодвинув недопитую чарку, вылез из-за стола и пошел прочь.
— Э, да погоди ты! — Корч догнал Луню, схватил за руку: — Ты погоди кручинится-то, парень! Груй-то мой, он-то ведь род, по отцу! И она — родка, выходит! Ну, чего ты?
— Не знаю… — прошипел Луня. У него на глазах навернулись слезы слезы бессилия и стыда, непонятно от чего. Голова туманилась, безумно захотелось спать…
Луня поднялся наверх, вошел в комнату, без удивления обнаружил, что Шык куда-то вышел, рухнул на свою кровать, как подкошенный, и тут же уснул.
А Шык, стоя шагах в десяти от двери в комнату родов, на галерее, проводил вошедшего Луню взглядом, быстро прошептал в ладонь слова, что снимали с ученика Обидный наговор, потом нашел в горнице мелькающую то тут, то там внучку Корча и долго смотрел на нее, словно хотел разглядеть в стриженой девушке что-то такое, что иным увидеть не дано…
Спал Луня плохо. Всю ночь снились ему какие-то мерзкие, бородатые рожи, и рожи эти шептали, шипели, выли не в уши даже, а в самую Лунину душу: «Гремка она, гремка! Родня убийц! Гремка! Не позорь род, не позорь!».
С тем и проснулся смурной и разбитый Луня в полной темноте от стука в дверь. Утро, пора!
Шык тронул поднявшегося Луню за плечо:
— Давай-ка тишком, парень! Бери вещи.
Спустились, стараясь не скрипеть ступенями, вниз, в горницу. Корч, позевывая, осторожно отворил дверь, и роды вышли во двор, на зябкий утрений холод.
Сын Корча, здоровый, бородатый мужик, должно быть, тот самый Груй, отец Руны, уже выводил из сарая арпаков.
— Ну, родич, прощевай! — поклонился Шык Хозяину: — Благи дарю тебе за постой, за еду и отдых! Обратно будем ехать, думаю, скоро, жди, мимо не проедем. Лиха не насылайте, будьте здравы!
Корч поклонился в ответ, сделал было шаг к Луне, словно собирался что-то сказать, но волхв властно толкнул ученика к коню:
— Пора! В седло!
Луня, уже выезжая за ворота, оглянулся на стоящих во дворе хозяев, махнул рукой. Корч с сыном помахали в ответ, и все, на том и растались…
Глава Седьмая
Перевал
Арпаки, отдохнувшие и порезвевшие, бодро зарысили по Ходу на восход. В неясном утреннем сумраке, туманном и знобком, проплыла мимо скала с начертанным «Словом» и Чертежом, потом потянулись слева и справа от дороги глинистые увалы, поросшие кустами и соснами. Постепенно светало…
Путники не разговаривали, молча горячили коней. Хотелось спать, и даже утренний холодок не мог выбить из Луни ночного морока. «Гремка она, гремка!».
Туман мало-помалу расползался сизыми космами, впереди засерели склоны Серединного хребта. Ход пошел вверх, петляя между высокими холмами, уже не гладколобыми, а оскалившимися пиками скал.
Солнце ударило в глаза, когда преодолели узкую ложбину между скал и выехали на каменистый склон одного из холмов. Луня огляделся и невольно залюбовался открывшийся красотой. Могучие горы, сине-фиолетовые, покрытые розовыми в восходных лучах ледниками, вставали впереди, застилая полнеба. Грозно дыбились скалы, по колено в тающем тумане. Шумела справа внизу бурливая речка, пенясь на перекатах. Зеленоглавые сосны казались стражами в пышных головных уборах, а высоко-высоко в ярко-голубом небе парили орлы.
Дома, на родине, Луня тоже часто любовался красой земли, красой лесов, озер, ручьев, лугов и перелесков, но там краса была другая, мягкая, добрая, своя, привычная.
Здесь же, в западных отрогах Серединного, Луня впервые увидел всю грозную мощь Матери-Земли, мощь первозданную, чисту и светлую, как глоток воды из родника. Увидел — и полюбил, потянулся душой к здешним местам. Захотелось остаться тут, построить дом на берегу реки, бродить по окрестным скалам, охотится и ловить рыбу, пасти коз и овец…
Неожиданно Луня понял, что уже без неприязни и гнева думает о том, что матерью Руны была гремка. «Что за наваждение на меня вчера нашло? Подумаешь, мать-гремка! По отцу-то она родка, Корч правильно сказал! Что ж это я? Не иначе, глаза мне дрянь какая-то застила… Эх, дурень, дурень, Прах меня побери! А как она меня назвала… Окоея… Моржонок, стало быть. Если Корч правду сказал, если у гремов моржи эти самые в чести, то выходит, не подшутить, а похвалить хотела меня Руна. Все одно что по-нашему парня медвежонком назвать! А я то… Дурило, тьфу!».