Пугачев сам повел свою рать на штурм. Под прикрытием огня повстанцы ворвались на крепостной вал. Начались рукопашные схватки, оборонявшиеся вели скорый огонь из ружей. В самый драматический момент схватки егерская команда, действуя по приказу губернатора, зашла в тыл нападающим и открыла по ним губительную пальбу. Повстанцы смешались, а в это время перешли в штыковую атаку защитники вала. Пугачевцы отступили, их предводитель чуть было не попал в плен. И в этот день восставшие, несмотря на стойкость, мужество, бесстрашие, проявленные во время боя, не смогли одолеть более организованного и опытного противника, хотя оренбургские власти признавали, что штурм 2 ноября отличался особой решительностью пугачевцев: «Как не сильно было означенное, но 22 число октября, злодейское устремление к городу, но сего 2 числа ноября произведенное ими несравненно было сильнее и отважнее»; в Оренбурге, по их же сообщению, «народ был отчаян в жизни».

Неудачный штурм не внес уныния в ряды восставших. Пугачев думает о том, чтобы взять город с помощью казаков, яицких и оренбургских, служивших у Рейнсдориа. Он вызвал к себе Падурова, одного из влиятельных на Яике казаков. В разговоре с ним обрисовал свой план:

— Я намерен к городу послать казаков на переговорку, чтобы жители, не доводя себя до конечной погибели, сдались мне. Напиши-ка ты от себя к оренбургскому атаману Василию Могутову да к яицкому старшине Мартемьяну Бородину, чтоб они, если желают получить от меня за противность их прощение, уговаривали бы городских солдат и казаков, а равно губернатора и всех командиров сдать город и покориться мне в подданство. Ты их обнадежь, что я, право, ничего им не сделаю и прощу. Если же они не сдадутся и мне удастся штурмом город взять, то тогда я поступлю с ними безо всякой пощады. Ты уверяй их в тех письмах, что я точно Петр III, да опиши притом и мои приметы, вот какие: верхнего напереди зуба нет, правым глазом прищуриваю (именно так говорили в народе о покойном императоре. — В. Б.). Они меня видели и помнят оные приметы. Да напиши Могутову и то: разве ты, мол, забыл государевы милости? Ведь он сына твоего пожаловал в пажи!

Падуров написал оба письма. Принес их к Пугачеву. Емельян покрутил их перед глазами, передал Почиталину.

— Почитай! — И продолжал, когда тот исполнил приказание: — Очень хорошо! Ты оставь их у меня, я сам запечатаю и отошлю в город с казаками.

Вскоре Могутов и Бородин получили эти послания. Первого Падуров уговаривал не оказывать сопротивления, поскольку оно только разорит жителей; «государь»-де будет штурмовать город, к нему привезли с Урала такие огромные бомбы (пять штук), «что оне чинятся пороху по два пуда с лишком». «Чем то допустить и всем разориться, то не возможно ли, батюшка, уговорить его превосходительство Ивана Андреевича (губернатора Рейнсдорпа. — В. Б.), чтоб он склонился и по обычаю прислал бы к нему письмо с прописанием тем, чтоб он вас простил и ничего бы над вами не чинил». Написал Падуров и о сыне Могутова, которого «государь» произвел в пажи, и о приметах царских.

Письмо Бородину характерно разговорными интонациями: «Удивляюсь я вам, братец Мартемьян Михайлович, что вы в такое глубокое дело вступили и всех в то привлекли. Сам ты знаешь, братец, против кого идешь! Ежели бы не вы с дядею, то б и разорения на народ того не было. Известен ты сам, как наш государь Петр Федорович умре, а ныне вы называете его донским казаком Емельяном Пугачевым и якобы у него ноздри рваны и клейменый. А по усмотрению моему, у него тех признаков не имеется». Автор письма намекал на то, что Бородины виновны в событиях, приведших к восстанию на Яике в январе 1772 года, их трагическому для казаков исходу. Не очень ясно упоминание об обстоятельствах смерти Петра III, которые знает-де Бородин. Но далее Падуров ясно говорит об императоре как живом, ныне сущем, опровергает явно неверные сведения о самозванце, распространявшиеся правительственным лагерем (рваные ноздри, клеймо, которых у Пугачева действительно не было).

Одновременно с письмами Пугачев приказал отправить в Оренбург свой «именной указ». Адресован он губернатору «и всем господам и всякого звания людям», которым предписывалось: «Выдите вы из града вон, выписите знамена и оружие, приклоните знамена и оружие пред великим государем. И за то великий государь не прогневался, што вы учинили великую палбу, и в том великий государь прощает чиновных и солдат, и казаков, и всякого звания людей». И на указ, и на письма ответа, конечно, не было.

Между тем морозы крепчали. Активных действий не было с обеих сторон, и Пугачев приказал сняться с лагеря (где остались башкиры и калмыки, попросившие сами об этом) и перебраться в слободу Берду. Ее жители разместили восставших. В самом лучшем доме казака Константина Егоровича Ситникова, который стали называть «дворцом государевым», поселился Пугачев. При нем состояли дежурный Яким Васильевич Давилин, яицкий казак, «непременный караул… из лучших 25 яицких казаков, называемых гвардиею». В пугачевском «покое» стены были обиты «вместо обоев шумихою» [13] , по ним навешаны зеркала. Здесь же — портрет «сына» цесаревича Павла Петровича.

Восстание продолжалось более полутора месяцев, и Пугачев, несмотря на то, что осада Оренбурга затягивалась, был, вероятно, доволен развитием событий. В руки восставших уже попало немало крепостей и заводов. Они стояли под стенами столицы обширного края, в котором ширилось народное движение. Под знамена Пугачева вставали массы людей — казаков, крестьян, заводских работников, русских и нерусских людей. Его манифесты, как спичка, поднесенная к стогу сухого сена, зажигали огонь протеста и борьбы.

Манифесты и указы рассылались в большом количестве во все стороны. Составлялись они не только на русском, но и на других языках — «по-арапски, персицки, турецки и по-татарски». Пугачевский штаб, формировавшийся в самом начале движения, предписывал местным представителям, эмиссарам: «…Списывая копии, имеете пересылать из города в город, ис крепости в крепость»; «сии мои указы во всех сторонах, как то: на всех дорогах, местах, деревнях, на перекрестках и улицах публикуются».

Первые манифесты населению Башкирии были составлены 1 октября в Каргалинской слободе. Оно призывалось служить «государю», ему обещались земли, воды, леса, «всякая водность», свобода веры, местных обычаев, соль и денежное жалованье. Все эти пожалования отвечали самым насущным стремлениям и желаниям башкир, которые из рук «императора» получали все, что им требовалось для вольной жизни, освобождаясь от тягот, налагавшихся царскими властями. Им были понятны и близки заветные слова манифеста: «И пребывайте так, как степные звери». Интересно также, что Пугачев обещал башкирам облегчить положение с солью. Дело в том, что с 1754 года их вместо ясака (налога), который власти отменили, заставили покупать соль из казны по очень высокой цене (35 копеек за пуд) Теперь этот порядок, существовавший почти два десятка лет, отменялся. Важный момент пожалований, означенных в одном из манифестов, — требование отпускать на волю всех «содержащихся в тюрьмах и у прочих хозяев имеющихся в неволности людей всех без остатку». Причем в подлиннике русскому слову «хозяин» соответствует слово «бай» — «хозяин», «богатый», «имущий». Тем самым здесь подразумеваются не только русские помещики, но и башкирские феодалы, эксплуататорская верхушка башкирского общества.

Как уже отмечалось выше, в пугачевский лагерь под Оренбург явились несколько отрядов башкир общей численностью, вероятно, до одной тысячи человек. Один из их предводителей, старшина Кинзя Арсланов, сразу стал полковником, вошел в штаб Пугачева как один из его ближайших сподвижников. Столь же активную роль играл его сын Сляусин (Селявчин, Сюлявчин), тоже пугачевский полковник. Кинзя, человек грамотный, знавший русский язык, по существу, ведал у Пугачева всеми делами, связанными с башкирами (организация повстанческих отрядов, координация их действий в рамках всего движения). По поручению «государя Петра Федоровича» он пишет письма башкирским старшинам, в агитационных целях преувеличивает число людей, принявших сторону «императора», посылает сына Слявусина на Ногайскую дорогу «с протчими согласниками с объявительными от изменнической толпы (то есть от восставших. — В. Б.) письмами». Благодаря агитационной деятельности К. Арсланова и его помощников их соплеменники, как сообщал в Военную коллегию один из генералов, находятся «чрез разсеяние во всю Башкирию злодейских возмутительных писем в великой колеблимости».