— Поверьте, капитан, вы себе не представляете, на какие ухищрения идут дезертиры, только бы избежать службы. Я знаю случаи, когда они жглись купоросом, изображая цингу, или случаи, когда они вырезали себе мышцы и ломали руки-ноги, чтобы их признали негодными для флота.

— Неужели, лейтенант, — прервал его капитан Барлоу, — вы ни разу не задумывались над тем, почему они так поступают?

Лейтенант поднял брови. При всём своём малолетстве и неопытности я понял: капитан Барлоу снова пошёл напролом, не обращая внимания на то, что в его словах фактически звучит защита дезертирства.

— За этого парнишку, — продолжал капитан Барлоу, — я ручаюсь, как за собственного сына.

Что капитан Барлоу плохо разбирается в людях, сообразил даже я, а потому приготовился к самому худшему. Почему он просто не назвал меня своим сыном? Видимо, ему была противна всякая ложь, хотя бы и вынужденная. Конечно, его девиз — рубить сплеча, но разумно ли было действовать так сейчас, и что мы с этого будем иметь?

— Одно не исключает другого, капитан, — отозвался лейтенант, вновь обретя уверенность в себе. — Если вы ручаетесь за этого парня, значит, он самый подходящий материал для флота.

Капитан Барлоу выпрямился во весь рост. Наверное, смекнул, что просчитался с манёвром и его обошли с наветренной стороны. Мне было ясно видно, как гнев искажает его морщинистые черты и вздувается желваками около рта. Лейтенант ошибочно подумал, что ему остались сущие пустяки. Он уже протянул руку за мной, однако рука эта, не успев коснуться меня, оказалась в тисках у капитана Барлоу и в следующий миг бессильно повисла вдоль лейтенантского туловища. Она была сломана, причём из места перелома, очевидно, торчала кость, потому что рукав мундира оттопырился. На лице офицера читались удивление, боль, недоверчивость, злоба, унижение, страх — всё вперемешку.

— Ребята, — обратился капитан Барлоу к матросам, которые не успели ни толком разглядеть, ни понять происшедшего. — С лейтенантом случилось несчастье. Он не совсем ловко опёрся о стол. Увы, вот что значит не проявлять должной осторожности.

Наконец-то! Капитан Барлоу оказался не хуже других. Он тоже был горазд на выдумки, если того требовали обстоятельства.

— По-моему, вам следует показать лейтенанта врачу. Вдруг ему надо отнять руку?

Лейтенант ещё больше побледнел, хотя и так уже походил на мертвеца.

— Капитан Барлоу, я подам на вас рапорт, — бескровными губами прошептал он.

— Пожалуйста, — храбро отвечал капитан Барлоу. — Надеюсь, вы умеете писать другой рукой, той, что с левого борта. Иначе ничего не получится. И, ради Бога, не забудьте доложить, как вы споткнулись, когда хотели пожать руку престарелому джентльмену удачи и желторотому юнцу.

Мне показалось… или я вправду заметил на губах у матросов, уводивших лейтенанта, усмешку?.. Отбор в вербовочную команду наверняка производился строго, и всё же трудно было предположить, что из-за этого моряки не способны оценить унижение и поражение старшего по званию.

— Еле пронесло, — сказал капитан Барлоу, когда они удалились. — Дела могли обернуться куда хуже. Меня уже много раз выручали скорей руки, чем котелок, потому что он у меня варит не очень.

— Разве нам не надо бежать? — взволнованно спросил я. — Они же вернутся…

— Вряд ли. Что может сказать в своё оправдание бедный лейтенант? Что его одолел какой-то старик, да ещё одной рукой? Нет, на такое он не пойдёт. И предположим, первый помощник всё-таки решит заняться расследованием и обнаружит тут нас с тобой. Ему ведь придётся доказывать, что ты дезертир. А как он это сумеет, при твоих-то руках?

Я посмотрел себе на руки. Что в них такого странного? Капитан Барлоу перехватил мой взгляд и прямо-таки заквохтал.

— Они же белые, как шерсть ягнёнка, и нежные, как жопка у младенца, — сказал он. — Ни тебе шрама, ни царапины, ни мозоли. Наверное, это в порядке вещей, ведь ты не носил ничего тяжелее учебников. Только у матроса, даже у юнги, таких рук не бывает. Взгляни на мои!

Он выложил их для обозрения на стол, и я выпучил глаза. Руки были сплошь в рубцах, больших и маленьких, которые шли вдоль и поперёк, пересекаясь друг с другом и образуя диковинные узоры, выступы и впадины, горы и ущелья. Цвет их — медно-коричневый, какой бывает у новой кожицы на крайней плоти, — казалось, был выжжен калёным железом.

— Такие руки — клеймо моряка, — объяснил капитан Барлоу, — его нельзя ни спрятать, ни свести. В Индии ставят метки на лбу, которые означают, к какой касте принадлежит человек и на что он имеет право. Нам такого не надобно. У нас есть руки. И вербовщики это прекрасно знают и безошибочно распознают моряка. Посему, друг мой, когда станешь матросом и рядом не окажется капитана Барлоу, а так рано или поздно будет, соблюдай одно правило. Никогда не напивайся вдрызг, если в порту стоят военные суда, и держись от них подальше. Помни: будучи моряком, ты клеймён, причём клеймён не на жизнь, а насмерть, пусть даже кое-кому вроде меня и удаётся выжить.