Данн с Элайзой, похоже, радовались за меня: хорошо, дескать, если можно равняться на своего папашу. А я вместо того чтобы равняться, всегда смотрел на него свысока, как в прямом, так и в переносном смысле!

— Он умер, — только и сказал я. — Спился. Или вроде того.

— Жалко, — отозвалась Элайза.

Я промолчал.

— Но теперь нам пора решить судьбу Джона Сильвера, — произнёс Данн, очевидно, из сочувствия меняя тему. — Я бы советовал тебе затаиться, пока Уилкинсон не уберётся из Кинсейла.

Я взглянул на Элайзу. Данн, проследив за моим взглядом, покачал головой.

— Боюсь, опять выйдет по-элайзиному, — сказал он, — пусть даже это не самый разумный выход из положения. Ведь Уилкинсон наверняка разослал по округе людей искать твой труп… дабы быть уверенным, что никто не спасся. Потому что, ей-же-ей, не хотелось бы мне оказаться на месте Уилкинсона, если б хоть один человек из команды выжил.

Данн вдруг прикусил язык. Вероятно, он сообразил… мы все трое сообразили… что один человек точно выжил, и этим человеком был я, а у меня были все основания отомстить капитану — как перед Богом, так и перед прочими судьями на этом свете.

— Я его не трону, — успокоил я Данна с дочерью. — Когда-нибудь он узнает, что Джон Сильвер спасся, и это станет для него достаточным наказанием. После этого он будет дрожать, как бы не выяснилась правда.

На лицах обоих проступило облегчение.

— Ну и прекрасно, — сказал Данн. — С меня хватит того, что моей дочке приглянулся бунтовщик.

— Я могу уйти, — предложил я. — Джон Сильвер не привык быть балластом, так и запишите.

— Не городи чепухи, — сказала Элайза.

— Давайте-ка лучше о другом, — вмешался Данн. — У меня есть судно, которое помогает мне обделывать кое-какие делишки, не совсем законные. Это кинсейлский гукер под названием «Дейна», сорокафутовый, одномачтовый, остойчивый и быстроходный, хорошо приспособленный для прогулок через Ла-Манш — в Морле, Брест и Сен-Мало. Ты бы видел, как моя «Дейна» рассекает носом волны Атлантики, как она, приосев всем корпусом, набирает скорость. Кинсейлский гукер не чета голуэйскому, который только и умеет, что пробкой болтаться в неспокойных водах тамошнего залива. Нет, наш гукер предназначен для открытого моря, и чем больше его нагружаешь, тем лучше он идёт. Вести такое судно — истинное наслаждение. Что скажешь, Сильвер?

Я не понимал, куда он клонит. Никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь отзывался о судне с таким восторгом. На «Леди Марии» — по крайней мере, на её баке — упоминались в основном плавучие гробы, похоронные ладьи, кровопийцы, дрова, летучие кошмары, дырявые корыта, скотобойни, несговорчивые шлюхи, кривые оглобли, черепахи, а то и что-нибудь похлеще.

— Предлагаю тебе место на моём судне, — уже нетерпеливо произнёс Данн и добавил: — Не подумай, я тебя не принуждаю. Хочешь — нанимайся за жалованье, хочешь — входи в долю.

— Плавать за долю? — спросил я. — Как пираты?

— Может, и как пираты. А может, просто как в былые времена. Раньше ведь жалованья никто не получал. У каждого, от юнги до капитана, была его доля, у кого-то больше, у кого-то меньше. Иногда прибыль и убытки делились между всеми поровну, но чаще — по долям. Тогда ещё не было вербовщиков. Никого не залучали обманом и не заставляли силой. Мир идёт вперёд, Сильвер. Но, если ты вложишь в «Дейну» сорок фунтов, твоя доля будет составлять десять процентов… Плюс, — добавил он, помолчав, — пять процентов надбавки за, Элайзу.

Я снова раскрыл рот от изумления. Передо мной сидел отец, который фактически предлагал мне плату за то, чтобы я пользовался его гостеприимством и его дочерью, если, конечно, не считать наоборот, что мне приплачивали за разрешение использовать меня ею.

— Что ты молчишь, как пень?! — возмутилась Элайза.

— Даю сорок фунтов, — ответил я. — Если у меня наберётся такая сумма.

Элайза расплылась в улыбке.

— Почему ты покраснел? — спросила она.

— Я не покраснел.

— А теперь давайте выпьем за наше партнёрство, — сказал Данн. — И не жалей о нём.

Чего мне, собственно, о нём жалеть? Сделанного не воротишь, потому будь что будет — вот мой девиз.

— Нам остаётся одно, — заметил Данн. — Похоронить Джона Сильвера.

— Может, ограничимся распятием? — возразил я. — Чтоб я уж точно восстал из мёртвых…

— Во всяком случае, тебе понадобится новое имя, — сказал Данн.

— Не хочешь стать Иисусом? — предложила Элайза. — Помню, в Португалии я познакомилась с одним бразильцем. Его звали Жезус, то есть Иисус, хотя похож он был скорее на чёрта и вёл себя соответствующе.

— А как тебе нравится Джон Лонг? — спросил Данн. — Джонов везде полно, так что это совпадение неважно и фамилия Лонг совершенно ни к чему не обязывает.

— На том и порешили, — хлопнув в ладоши, ответила за меня Элайза. — Джон Лонг — прекрасное имя, ведь я смогу и дальше звать тебя Джоном. А Лонг значит Долговязый и тоже вполне подходит, хотя длинные у тебя не вязы, [9] а кое-что ещё…

Так оно и пошло-поехало. В Элайзиных руках я превращался в тесто, из которого можно было лепить что угодно. Прячась в её тёплых мягких объятиях, я словно становился восставшим из мёртвых Джоном Лонгом, у которого было мало общего с заглянувшим в глаза смерти моряком Джоном Сильвером.