Так тянулся год, и Алдарион не заговаривал ни о море, ни о свадьбе, зато стал часто бывать в Роменне и в обществе морестранников. Наконец, когда год сменился следующим, король призвал сына в свои покои; и легко им было друг с другом, ибо взаимную их любовь ныне ничто не омрачало.

— Сын мой, — молвил Тар–Менельдур, — когда же подаришь ты мне дочь, о которой мечтаю я столь давно? Минуло уже более трех лет, — срок более чем достаточный. Дивлюсь я, как можешь ты выносить отсрочку столь долгую.

Алдарион долго молчал, но наконец молвил:

— Со мною опять то же, атаринья [86] . Восемнадцать лет — долгий срок воздержания. Мне не спится и не сидится в седле, и твердая каменистая земля ранит мне ноги.

Весьма огорчился Менельдур и преисполнился сочувствия к сыну; но горестей его король понять не мог, ибо сам кораблей никогда не любил. И молвил он так:

— Увы! Но ты ведь помолвлен. А по законам Нуменора и по справедливым обычаям эльдар и эдайн не должно мужчине брать двух жен. Ты не можешь сочетаться браком с Морем, ибо ты обручен с Эрендис.

Тогда Алдарион ожесточился сердцем, ибо эти слова напомнили ему о разговоре с Эрендис, когда проезжали они через Эмерие, и подумал он, будто невеста сговорилась с его отцом (хотя на самом деле это было не так). А нрав Алдариона был таков, что ежели казалось ему, будто прочие объединились, дабы направить его на некий избранный ими путь, он всегда поступал наперекор.

— Кузнецам можно ковать металл, а конникам — разъезжать верхом и рудокопам — рыть землю, даже если помолвлены они, — возразил он. — Так почему бы и мореходам не плавать по морю?

— Если бы кузнецы проводили у наковальни по пять лет, немногие выходили бы замуж за кузнецов, — отвечал король. — Вот и жен мореходов немного, и терпеливо сносят они, что назначено, ибо таков их хлеб насущный и такова неизбежность. Но королевский наследник — не мореход по роду занятий и надобностью не понуждаем.

— Не одной лишь мыслью о хлебе насущном побуждаем человек, — отвечал Алдарион. — И лет впереди еще много.

— Нет же, нет! — возразил Менельдур. — Ты принимаешь свой дар как должное, но Эрендис не может надеяться на столь долгий век, как ты, и годы ее убывают быстрее. Она — не из рода Эльроса, и любит тебя вот уже много лет.

— Она колебалась почти что двенадцать лет, когда я стремился к браку, — молвил Алдарион. — Я не прошу и о трети этого срока.

— В ту пору Эрендис не была помолвлена, — отозвался Менельдур. — Но сейчас оба вы — несвободны. А если и колебалась она, так, несомненно, из страха перед тем, что вот–вот случится, ежели не сумеешь ты себя обуздать. Тебе, видно, каким–то образом удалось успокоить ее страхи, и хотя напрямую ты, возможно, ничего и не говорил, я сужу, что ты связан обязательством.

И отвечал Алдарион в гневе:

— Лучше мне самому объясниться с моей нареченной, а не вести переговоры через посредника.

И он покинул отца. А вскорости после того поведал Эрендис о своем желании снова отправиться в дальнее странствие по открытому морю, говоря, что лишился и сна, и покоя. Эрендис же слушала его, побледнев и не говоря ни слова. Наконец она вымолвила:

— Я–то думала, ты пришел поговорить о нашей свадьбе.

— Свадьба будет, — молвил Алдарион. — Мы отпразднуем свадьбу сразу же по моем возвращении, если ты согласишься подождать.

Но видя, какое горе отразилось на ее лице, он преисполнился жалости, и в голову ему пришла иная мысль.

— Мы сыграем свадьбу прямо сейчас, — объявил он. — Еще до исхода года. А потом я снаряжу такой корабль, какого морестранники еще не строили, — плавучий дворец для королевы. И ты поплывешь вместе со мною, Эрендис, хранимая милостью валар, Йаванны и Ороме, тобою любимых; ты поплывешь в земли, где я покажу тебе такие леса, каких ты в жизни своей не видывала; там до сих пор звучат песни эльдар; покажу тебе чащи обширнее, чем Нуменор, чащи вольные и дикие с самого начала времен, — там и по сей день слышен могучий рог владыки Ороме.

Но Эрендис разрыдалась.

— Нет, Алдарион, — ответила она, — отрадно мне думать, что есть еще в мире чудеса, о каких ты рассказываешь; да только мне их не увидеть. Ибо не стремлюсь я к тому; сердце мое отдано лесам Нуменора. И, увы мне! — ежели из любви к тебе взойду я на корабль, назад я не вернусь. Недостанет у меня сил вынести подобное путешествие; не видя земли, я умру. Море ненавидит меня; а теперь вполне отомщено за то, что я удерживала тебя вдали от него, и все–таки бежала тебя. Ступай, господин! Но сжалься надо мною и не отбирай так много лет, как я потеряла прежде.