Кошка, Гуляющая Сама по Себе…

Николай долго глядит ей вслед. Потом подзывает Рекса и, широко шагая, продолжает свой путь.

Юра открывает дверь. Он в одних трусах, в руке у него отвертка «Дюрандаль».

— Здравствуйте, люди и собаки! — провозглашает он и ведет Николая в свою комнату, заваленную книгами и завешанную географическими картами.

На столе громоздится нечто, напоминающее электрополотер. Это знаменитый «сверхмагнитофон», с которым Юра возится вот уже третий месяц.

— Смотри, Колька. Я вытащил из него кое-что, и теперь…

Юра показывает Николаю почти готовые пьезоэлектрические весы и объясняет, что он придумал для упрощения схемы. Николай слушает и не слушает. Он дымит сигаретой, рассеянно стряхивая пепел в жестянку с шурупами.

— Юрка, — говорит он вдруг, прервав друга на полуслове, — я только что встретил ту, которая с теплохода прыгнула…

— Шут с ней. Теперь смотри: от кварцевой пластинки выводы идут…

Но Николай снова перебивает его:

— На месте ее падения что-то ищут. Опрятин ищет. И Вова.

Юра смотрит на друга, глубокомысленно почесывая «Дюрандалем» затылок.

— Может, они ищут затонувший город Шерги-Юнан? [5]

— Не дури, Юрка! К ней на бульваре приставали какие-то парни. Среди них знаешь кто был? Наш Горбачевский.

— Валерка?

— Да. Завтра поговорю с ним.

— Не надо. Ты не умеешь вести воспитательные разговоры. Я сам поговорю.

— Понимаешь, — задумчиво продолжает Николай, — у нее такое лицо… Все время кажется, будто я ее где-то видел раньше…

Юра явно настроен на другую волну. Он подбрасывает и ловит отвертку, а потом говорит с дружелюбной интонацией в голосе:

— Как же ты не узнал свою двоюродную тетку из Астрахани?

Николай раздраженно тычет окурок в жестянку и идет к двери.

— Жизнерадостная дубина! — бросает он на ходу.

Медленно идет он по вечерним улицам. Смутно и тревожно у него на душе.

…Ибо распечатывание таких сосудов входит в круг моих обязанностей.

В.Гюго, «Человек, который смеется»

Грязный брусок, приобретенный Приваловым на толкучке, больше двух недель провалялся на яхт-клубе, в рундуке, на дверце которого была выведена по трафарету аккуратная надпись «Меконг». Не то чтобы Борис Иванович забыл о нем — просто руки не доходили. С тех пор как в институте заговорили о Транскаспийском нефтепроводе, Борис Иванович потерял всякий покой. Неотступно стояло перед ним странное и заманчивое видение: мощная струя нефти, идущая через море…

Надо было хоть немного отвлечься от беспокойных дум, от вычислений, уводивших в область фантастики. У Привалова было испытанное средство охлаждения разгоряченной мысли: послесарничать, повозиться с инструментом и металлом. А если при этом случался собеседник, готовый выслушать его, Бориса Ивановича, дифирамбы слесарному искусству, то это было все равно что дом отдыха.

Итак, однажды после работы Привалов заехал на яхт-клуб, завернул брусок в газету и привез его домой. После обеда он приладил к кухонному столику тисочки и, мурлыча себе под нос песенку о хорошем настроении, разложил инструмент.

Перед работой он поскреб ногтями кусок мыла — старый способ, каким культурные металлисты предупреждают появление под ногтями траурной каймы.

— Не найдется ли у нас немного керосину? — спросил он жену.

Ольга Михайловна, мывшая посуду, обернулась к нему.

— Где-то был, — сказала она. — Помнишь, ты приносил, когда красил двери.

— Да-да, я кисть еще отмывал. Поищи, пожалуйста.

Борис Иванович смочил тряпочку керосином и принялся тщательно обтирать брусок.

— Любопытно, — говорил он при этом, — как техника меняет привычные понятия. Раньше керосин — он назывался тогда фотогеном — был почти неизвестен в быту. Потом он стал известен всем, включая грудных младенцев. Керосиновые лампы, примусы, керосинки «Гретц»… А теперь городские дети могут услышать это слово только в школе или — попав в реактивную авиацию… Электричество и газ! А когда-нибудь и эти слова перестанут быть ходовыми — как ты думаешь?

Ольга Михайловна ответила не совсем по существу:

— Я же просила тащить домой поменьше дряни! Зачем тебе эта грязная железка?

Привалов тем временем зажал брусок в тиски и принялся срезать острым шабером толстый слой ржавчины, размоченной керосином.

— Это не железка, — сказал он. — Я уже как-то говорил тебе, что железо в чистом виде встречается редко. В основном оно бывает в виде сплава с углеродом, который называется сталью. А железо, феррум, — это элемент, оно только в лабораториях бывает в чистом виде. И, кстати, оно почти не ржавеет. А эта штуковина ржавая — значит, стальная.